Испанская ярость

– Репутация – это не бессрочная аренда!

– Диего Алатристе – отважный солдат… – устыдясь долгого молчания, подал наконец голос капитан Брагадо.

Полковник и ему не дал договорить:

– Отважный солдат, а в моем полку таких – хоть отбавляй, дал бы отрубить себе руку, чтобы завтра быть у ворот Больдуке.

Алатристе взглянул ему прямо в глаза и ответил медленно и тихо – тоном, который был холоден и сух, как подрагивавший под пальцами клинок:

– Мне нужны обе руки, чтобы исполнять свой долг перед королем, который мне за это платит… время от времени. – Он помолчал, и молчание это показалось бесконечным. – Что же касается чести моей, совести, доброго имени, то пусть они вас больше не тревожат. Потому что я сам о них позабочусь, и для этого мне подобные поединки, равно как и нравоучения, – без надобности.

Дон Педро смотрел на Алатристе так, словно хотел запомнить его на всю жизнь. Было ясно, что он мысленно перебирает в голове все, что сейчас прозвучало, ища слово, оттенок смысла, интонацию, любую зацепку, которая позволила бы ему отдать распоряжение о казни. Замысел был до того очевиден, что Алатристе осторожно, скрывая это движение шляпой, повел левую руку за спину, поближе к рукояти кинжала. «Чуть что, – думал он с невозмутимой покорностью судьбе, – клинок ему в глотку, потом – за шпагу, а уж там – как Бог захочет. Или дьявол».

– Пусть отправляется в свой окоп, – вымолвил наконец Петлеплёт.

Можно было не сомневаться, что еще свежее воспоминание о недавнем мятеже смиряло его природное пристрастие к хорошо намыленной пеньке.

Идьякес и Брагадо, от которых не укрылись эволюции Алатристе, вздохнули с явным и немалым облегчением. Сам же он, стараясь не показать, что и ему это чувство отнюдь не чуждо, почтительно склонил голову, сделал полуоборот налево и вышел из шатра на свежий воздух. Караул несли немцы-алебардщики, которые, сложись все иначе, могли бы вести его сейчас к ближайшему дереву. Он остановился и на мгновение застыл, с особенной отрадой взирая на солнце, уже почти коснувшееся линии горизонта, ибо знал, что наутро увидит и восход. Потом надел шляпу и двинулся к траншеям, наползавшим на бастион «Кладбище».

В ту ночь капитан Алатристе, покуда вокруг похрапывали товарищи, бодрствовал до зари, завернувшись в плащ и глядя на звезды. Нет, не гнев полковника, но угроза бесчестья лишали его сна – ни малейшего дела не было ему до того, что по Картахенскому полк) пойдет гулять сплетня: Идьякес и Брагадо хорошо знают его и расскажут, как все было на самом деле. И потом, он ведь не зря сказал дону Педро, что сумеет внушить и равным, и совсем даже не равным уважение к себе. Другое вызывало бессонницу – Алатристе мечтал, чтобы, по крайней мере, один из гусманов невредимым вышел из схватки у ворот Больдуке. Хорошо бы уцелеть дону Карлосу. Потому что, сказал себе капитан, не сводя глаз с темного купола небес, время идет, жизнь богата на разного рода курбеты-камуфлеты, нипочем не угадаешь, кто из давних твоих знакомцев вдруг преградит тебе путь в каком-нибудь переулке, будто нарочно созданном для такой встречи, – тихом, темном и безлюдном, где никто из окрестных жителей не поднимет переполох, услышав звон шпаг.

Наутро, провожаемые взглядами из траншей и с крепостной стены, сошлись у Больдукских ворот пятеро наших с пятью не нашими. Неведомо как, но всему лагерю стало известно, что противник отрядил троих голландцев, одного шотландца и одного француза. Что же касается наших, то пятым капитан Брагадо отправил подпрапорщика Минайю – уроженца Сории тридцати с небольшим лет, человека испытанного и надежного, тяжелого на руку, зато легкого на ногу. Вооружены все десятеро были одинаково – пистолет за поясом, шпага на боку, и передавали за верное, что непременным условием поединка «истцы» поставили отсутствие кинжалов, ибо не понаслышке знали, какую опасность являют они собой в ближнем бою и в умелых испанских руках.

А я, лишь накануне вернувшийся в расположение после трехдневной фуражировки – вместе с другими мочилеро добрался вплоть до верховий Мааса, – стоял сейчас рядом с другом моим Хайме Корреасом, забравшись на корзины с землей, которые прикрывали бруствер траншеи. Это был тот редкий случай, когда можно было не опасаться мушкетной пули меж глаз, и сотни солдат высыпали наружу для дарового развлечения. Говорили, будто сам маркиз Бальбасский, наш генерал Спинола, равно как и дон Педро де ла Амба и прочие командиры и начальники, наблюдает за поединком. Что же касается Диего Алатристе, то он находился в одной из траншей вместе с Копонсом, Гарроте и прочими, не говоря ни слова, не шевелясь и неотрывно глядя на происходящее. Рано утром подпрапорщик Минайя, которого капитан Брагадо, без сомнения, ввел в курс дела, показал себя настоящим товарищем: явился к Алатристе с просьбой одолжить пистолет – его собственный якобы оказался неисправен.