Дети Великой Реки

Товарищи его тоже упорно боролись со сном; одна только Охотница была бодра — она высилась над поляной, как статуя, и глаза ее ярко сверкали, когда она бросала взор то в одну, то в другую сторону. Перкар вдруг заметил, что куда-то скрылись альвы.

Но наступил миг, и сонливость его как рукой сняло. Дерево, мох, все вокруг вдруг расплылось и превратилось в цветные пятна, не имеющие определенных очертаний. Перкар подумал, что кто-то заколдовал его и он спит, но потом услышал восклицания своих спутников. Мир вокруг них таял, исчезал. Перкар не был уверен, вернется ли назад. Ему вспомнился давний разговор отца с ведуньей, их гостьей, родственницей матери. «Мир богов и мир людей — это один и тот же мир, — говорила она. — Оба они как дамакута; но мир богов — это дамакута в целом, а мир людей как бы нарисован на ее внешней стороне. Мы живем в этом рисунке и видим только то, что нарисовано; иногда боги показываются нам — они как резьба на брусьях дамакуты, и поскольку художник нарисовал и эту резьбу, мы знаем, что она существует. Конечно же боги могут то очерчивать, то стирать себя на рисунке, когда захотят…»

Любое божество может нарисовать себя, используя уже существующие образы.

Путники уже начали беспокоиться, когда наконец коричневые и зеленые пятна сгустились, обретя прежние очертания; опять все увидели поляну и на ней — огромное дерево, соседний лес, скалы…

Но здесь был еще и Балати, Владыка Леса. Он стоял там, где только что была Охотница.

Владыка Леса был точь-в-точь медведь — огромный, поднявшийся на задние лапы медведь. Но Перкар понял, что он древнее и медведей, и людей, и даже альвов; он был то, что люди могли постичь только очень смутно. Огромное, мохнатое существо, с лапами толстыми, как стволы деревьев. Так же, как и у Охотницы, у него были раскидистые деревянные рога, между которыми мог бы поместиться менг. Воздух пропитался густым земляным и звериным запахом, который казался не менее могучим, чем тот, от кого он исходил. Столь же непомерно огромен и чудесен был единственный глаз Владыки Леса. Это был глаз птицы — и пантеры, оленя и змеи, он сверкал и постоянно менялся. Подчинял и пугал. Рядом зияла пустая, темная глазница.

— Господин наш Балати, — сказал Капака и поклонился. Огромный бог слушал, не шевелясь. — Владыка, — продолжал Капака, а Перкар неожиданно понял, что стоит на коленях, — мы воспеваем тебя в песнях — внизу на наших пастбищах, на холмах и в долинах. Мы хорошо помним тебя и старинный договор, который ты заключил с нашими отцами и дедами.

Балати шевельнул плечами и издал рык, напоминавший скорее обвал в горах, нежели слова разумного существа. И все же рычание это было осмысленным, это были слова…

— Это хорошо, — сказал Балати. — Хорошо, что вы помните. Расскажи мне что-нибудь. То, что ты помнишь.

Наступило молчание; Перкар увидел, что Эрука и Апад тоже стоят на коленях. Оба выглядели перепуганными.

— Эрука! — прошептал вождь. — Спой Экар!

Эрука медленно взглянул исподлобья, как будто с трудом понимал, что от него хотят. Перкар опасался, что Эрука не сможет петь — застынет от ужаса, как тогда, при нападении Безумного бога. Но Эрука прокашлялся и запел:

• Посередь корней и веток
• Сплю я, сплю — зимой и летом.
• Сплю в кленовом светлом теле,
• В ясеневом шелестении,
• Сплю в каньонах я глубоких
• И в озерах синеоких,
• Посередь корней и веток —
• День за днем и век за веком.

Голос Эруки сначала звучал неуверенно. Но птицы пели все громче и поднимались все выше. Эрука запел свободнее:

• Сгинут когти и копыта —
• Все пройдет, все позабыто.
• Все пройдет — мгновенья, годы,
• Ветер северный холодный,
• Южный — теплый, благовонный,
• Летний дождь и снег студеный.
• Сон навек мне смежил веки —
• Сплю среди корней и веток…

Песню эту Перкар слышал впервые — она была прекрасна, пленительна. Эрука пел о Балати, который живет в бескрайнем лесу, блуждая по горам, о тысячах тысяч лесных богов, которые — он и не он. Песнь имела много куплетов. Казалось, она длится многие часы. Наконец, слова стали более знакомы — певец пел об альвах и о людях. Потом Эрука спел о первой встрече людей с Владыкой Леса, о деревьях, срубленных на месте будущих пастбищ, о заключенном с людьми договоре. Перкару было жаль, когда песнь завершилась — хотелось слушать и слушать без конца. Но Эрука еще запел — на этот раз более короткую песнь, входящую в повествование о Владыке Леса, которая показалась Перкару блистающей, как серебро, подаренное Вороньему Богу.