Черный принц

– Это я знаю, что он настоящий, а Гамлет не знает.

– М-м. Но ведь должна быть еще и другая, более глубокая причина его нерешительности, разве не в этом смысл пьесы?

– Я не говорил, что не было другой причины.

– Какая же?

– Он отождествляет Клавдия с отцом.

– А-а, ну да. И поэтому он, значит, и медлит, что любит отца и у него рука не поднимается на Клавдия?

– Нет. Отца он ненавидит.

– Но тогда бы ему сразу и убить Клавдия.

– Нет. Ведь не убил же он все-таки отца.

– Ну, тогда я не понимаю, каким образом отождествление Клавдия с отцом мешает Гамлету его убить.

– Ненавидя отца, он страдает от этого. Он чувствует себя виноватым.

– Значит, его парализует чувство вины? Но он нигде этого не говорит. Он ужасно самодовольный и ко всем придирается. Как, например, он безобразно обращается с Офелией.

– Это все стороны одного и того же.

– То есть чего?

– Он отождествляет Офелию с матерью.

– Но я думала, он любит мать?

– Вот именно.

– Как это «вот именно»?

– Он не может простить матери прелюбодеяния с отцом.

– Подожди, Брэдли, я что-то запуталась.

– Клавдий – это продолжение брата в плане сознания.

– Но невозможно же совершить прелюбодеяние с мужем, это нелогично.

– Подсознание не знает логики.

– То есть Гамлет ревнует? Ты хочешь сказать, что он влюблен в свою мать?

– Ну, это общее место. Знакомое до скуки, по-моему.

– Ах, ты об этом.

– Да, об этом.

– Понятно. Но я все равно не понимаю, как он может думать, что Офелия – это Гертруда, они нисколько не похожи.

– Подсознание только тем и занимается, что соединяет разных людей в один образ. Образов подсознания ведь всего несколько.

– И поэтому разным актерам приходится играть одну и ту же роль?

– Да.

– Я, кажется, не верю в подсознание.

– Вот и умница.

– Брэдли, ты опять меня дурачишь?

– Нисколько.

– Почему Офелия не спасла Гамлета? Это у меня такой следующий вопрос.

– Потому, моя дорогая Джулиан, что невинные и невежественные молодые девицы, вопреки своим обманчивым понятиям, вообще не способны спасать менее молодых и более образованных невротиков – мужчин.

– Я знаю, что я невежественна, и не могу отрицать, что я молода, но с Офелией я себя не отождествляю!

– Разумеется. Ты воображаешь себя Гамлетом. Как все.

– Всегда, наверно, воображаешь себя главным героем.

– Для великих произведений это не обязательно. Разве ты отождествляешь себя с Макбетом или Лиром?

– Н-нет, но все-таки…

– Или с Ахиллом, или с Агамемноном, с Энеем, с Раскольниковым, с мадам Бовари, с Марселем, с Фанни Прайс…

– Постой, постой. Я тут не всех знаю. И, по-моему, я отождествляю себя с Ахиллом.

– Расскажи мне о нем.

– Ой, Брэдли… Ну, я не знаю… Он ведь убил Гектора, да?

– Ладно, неважно. Ты меня поняла, я надеюсь?

– Н-не совсем.

– Своеобразие «Гамлета» в том, что это – великое произведение, каждый читатель которого отождествляет себя с главным героем.

– Ага, поняла. Поэтому он хуже, чем другие основные произведения Шекспира?

– Нет. «Гамлет» – лучшая из пьес Шекспира.

– Тогда тут что-то странное получается.

– Именно.

– В чем же дело, Брэдли? Знаешь, можно, я запишу вкратце вот то, что мы с тобой говорили о Гамлете – что он не мог простить матери прелюбодеяния с отцом и все такое? Черт, как тут жарко. Давай откроем окно, а? И ничего, если я сниму сапоги? Я в них заживо испеклась.

– Запрещаю тебе что-либо записывать. Открывать окно не разрешаю. Сапоги можешь снять.

– Уф. «За это благодарствуйте». – Она спустила «молнии» на голенищах и обнажила обтянутые в розовое ноги. Полюбовавшись своими ногами, она расстегнула еще одну пуговицу у ворота и хихикнула.

Я спросил:

– Ты позволишь мне снять пиджак?

– Ну конечно!

– Сможешь увидеть мои подтяжки.

– Как обворожительно! Ты, наверно, последний мужчина в Лондоне, который носит подтяжки. Это теперь такая же пикантная редкость, как подвязки.

Я снял пиджак и остался в серой в черную полоску рубашке и серых армейского образца подтяжках.

– Ничего пикантного, к сожалению. Если б я знал, мог бы надеть красные.

– Значит, ты все-таки не ждал меня?

– Что за глупости. Ты не против, если я сниму галстук?

– Что за глупости.

Я снял галстук и расстегнул на рубашке две верхние пуговицы. Потом одну из них застегнул снова. Растительность у меня на груди обильная и седая (или «с проседью сребристой», если угодно). Пот бежал струйками у меня по вискам, сзади по шее, змеился через заросли на груди.