Тиски доктринерства

– Вы, сохраняя здравомыслие и приверженность логике, были дезориентированы происходившим и могли лишь наблюдать.

Уэнтик сказал:

– Эстаурд понимал, что все, кроме меня, испытывают то, что он называл буйными фантазиями.

– Похоже, у вас есть иммунитет против газа беспорядков. Можете ли объяснить почему?

– По-настоящему, нет, – ответил Уэнтик. – Разве что те небольшие дозы, что я принимал на станции, как-то укрепили сопротивляемость организма. Приходилось ли вам наблюдать иммунитет у людей, которые подвергались действию газа более одного раза?

Джексон отрицательно покачал головой. – Таких данных у нас нет. Если это дает защиту, нам удастся найти способ воспользоваться ею.

– Я вводил себе состав внутривенно, – уточнил Уэнтик.

– Вот как?

– Различие действия вполне возможно, – сказал Уэнтик. – Но все же самое лучшее – провести исследование.

– Сможете вы воспроизвести состав здесь в лаборатории?

– Надеюсь, да. Хотя на это потребуется время.

– Время терпит, – сказал Джексон. – Как бы там ни было, по причинам, которые мне установить не удалось, Масгроув неожиданно ушел из тюрьмы пешком и сделал то, что должен был сделать сразу по возвращении: воспользовался радио. Вокруг тюрьмы есть несколько безлюдных сторожевых будок и каждая из них оборудована коротковолновым приемо-передатчиком. За ним послали самолет и четыре дня назад он вернулся в Сан-Паулу. Без вас.

– Четыре дня назад я был еще в тюрьме.

– Конечно. Я не догадался о состоянии Масгроува и когда он сказал, что доставил вас в тюрьму, тут же отправил его обратно за вами. Не забывайте, я ждал десять месяцев, не имея ни новостей, ни объяснений задержки. К счастью два члена экипажа самолета по прибытии в тюрьму сообразили что происходит и надели смирительную рубашку не только на вас, но и на Масгроува. Это у нас в порядке вещей, когда люди страдают синдромом беспорядков.

– Есть одна вещь, которую я еще не понимаю, – сказал Уэнтик. – Это касается тюрьмы. Зачем она там, если известно сколь губителен газ беспорядков для людей?

– Еще одно наследие прошлого, – ответил Джексон, – много лет назад ученые энергично взялись за проблему очистки бассейна Амазонки. Ничего нельзя было сделать, пока джунгли покрывают его сплошь. В этой местности так трудно работать, что очистить ее обычными методами совершенно невозможно. Поэтому был придуман новый. В наши дни работы по очистке района Манауса ведутся опрыскиванием с воздуха. Деревья там настолько разнообразны, что промышленное использование этой древесины просто невозможно, поэтому их отравляют с самолета и оставляют гнить. Менее чем через шесть месяцев бывшая растительность достигает такой стадии разложения, что ее можно прессовать в брикеты на месте и либо использовать в качестве дешевого топлива, либо как гумусовое удобрение в тех местностях страны, где низка урожайность почвы.

– Освоение этого процесса началось в той части джунглей, которую мы теперь называем районом Планальто. Время от времени мы опрыскиваем его снова, чтобы не дать стерне ожить.

– Но примерно сто лет назад, когда интенсивность беспорядков была высока, а их причины известны не были, новая тюрьма стала необходимостью и район Планальто казался идеальным местом для ее строительства. Удаленная, практически исключавшая возможность побега, тюрьма казалась тогда последним словом техники для применения исправительной тирании. В наши дни мы знаем больше о воздействии газа беспорядков и эта тюрьма бездействует уже многие годы.

– Выходит все ее приспособления, вроде лабиринта, были сконструированы именно для тех целей, в которых их использовал Эстаурд?

– Назначение этих устройств – вызывать состояние шока. В определенном смысле это было возвратом к Павлову. Я как-то прочитал книгу об этой тюрьме. Ухо на стене, например, не имело никакого практического назначения, кроме просто своего присутствия. Заключенному завязывали глаза и выводили за стены тюрьмы к уху. Оставив его одного, тюремщики наблюдали за ним сквозь потайные прорези в стене.

– Как только заключенный осознал, что он один, его побуждением обычно было желание снять с глаз повязку и первое, что оказывалось перед его взором, было ухо. С того места, где его оставляли, он мог видеть долину лишь в одном направлении; все остальное скрывалось за пустой стеной. И посередине этой стены торчало ухо.