Гламорама

— Лорен Хайнд, — уверенно изрекла она, — ее-то ты помнишь, Виктор?

— Э-э-э, нет, не очень, — небрежно, в тон ей, отвечаю я.

— Ты должен помнить Лорен Хайнд, Виктор. — При этом Джейми вздыхает, глядя куда-то в сторону. — Лорен Хайнд?

— Это имя — для меня пустой звук, — говорю я безразлично. — С чего это я должен ее помнить?

— Ты бросил меня ради нее.

После долгого молчания, во время которого я отчаянно пытаюсь вспомнить точную последовательность событий в течение любого произвольно взятого семестра, я наконец изрекаю:

— Ничего подобного.

— О Боже, возможно, это была ошибка, — говорит Джейми, так беспокойно заерзав на стуле, словно она к нему случайно приклеилась.

— Нет, помнить-то я ее помню, — говорю я, глядя на Джейми в упор. — Но я помню также, как я взял академку, а когда я вернулся в декабре, то тебя нигде не было…

— Я тоже была в академке, Виктор, — парирует она.

— Зайка, дело в том…

Я понимаю, что победа — на ее стороне и что мне никогда не удастся убедительно оправдать свое поведение, и поэтому просто спрашиваю ее:

— Ты все еще на меня злишься?

— Конечно, ведь это погубило всю мою жизнь, — вздыхает она, закатывая глаза. — Мне даже пришлось переехать в Европу, чтобы навсегда забыть о бросившем меня гении.

— Ты что… на самом деле здесь с тех самых пор?— озадаченно спрашиваю я. — Но это же… невозможно.

— Я живу в Нью-Йорке, тупица, — отзывается она. — Я там работаю.

— Почему же мы тогда ни разу не встречались?

— Я думаю, что это следствие заговора, в который вступили твоя зацикленность на самом себе и мой страх перед всеми, кто живет в Манхэттене.

— Но, зайка, ты такая крутая, — говорю я. — Как ты можешь хоть кого-то бояться?

— Ты знаком с Элисон Пул? — внезапно спрашивает она.

— Гм-м, — я слегка закашливаюсь и затем бормочу: — можно я не буду отвечать на этот вопрос?

— А я вот слышала…

— Слушай, когда ты меня в последний раз видела? — спрашиваю я, перебив ее на полуслове. — Я принимаю клонопин, а он вызывает долговременные провалы в памяти.

— Ну, — говорит она, — например, я видела фотографии с тобой на показах в «WWD» за прошлую неделю.

— Ты имеешь в виду показ Тодда Олдема? — спрашиваю я. — У тебя сейчас при себе этот номер?

— Нет, это был показ Кельвина Кляйна, — говорит она.

— Ах да, — говорю я безразлично. — Да, именно так.

— Я вспомнила о твоем существовании и поняла, что мне от тебя никуда не деваться, когда я увидела рекламу Gap, в которой ты снимался пару лет назад, — продолжает Джейми. — Это была очень приличная черно-белая фотография твоей головы, подписанная: «Даже Виктор Вард носит хаки» или как-то в том же духе. Глядя на это фото, у меня сложилось впечатление, что ты носишь свои хаки с достоинством, Виктор. Ты произвел на меня чертовски сильное впечатление.

— А мы, случайно, не… — начинаю я, а затем мотаю головой и говорю: — Забыли об этом.

— О чем? Наверное, ты хочешь узнать, не стала ли я ненавидеть тебя после этого? И не знала ли я всегда, что все обязательно кончится именно так, как оно кончилось? Или, может быть, не стала ли я носить хаки после того, как увидела эту мудацкую рекламу?

— Нет, не это… Мы, случайно, не работали с тобой вместе на одной фотосессии для «GQ»?

Повисает долгое молчание, во время которого Джейми гипнотизирует неприятным взглядом мой полупустой бокал мартини.

— И как часто это с тобой случается? — Еще одна пауза. — Парень, тебе нужно срочно слазить с клонопина.

— Забыли об этом. Я знаю, что это был дурацкий вопрос, поэтому забыли об этом, — покачиваю я головой, пытаясь при этом улыбнуться. — Ну и с кем же все это время ты делила постель?

— Я наслаждаюсь искусством пребывать по большей части в одиночестве, — вздыхает она.

— Ты предстаешь передо мной в новом свете, зайка, — говорю я, подперев ладонью подбородок и глядя на Джейми в упор. — А еще ты лжешь.

— Насчет чего? — спрашивает она неуверенно.

— Насчет одиночества.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что девушки вроде тебя недолго остаются одинокими, — говорю я, изображая доверительный тон. — Плюс я хорошо тебя знаю, Джейми. Ты слишком любишь парней.

Она смотрит на меня, приоткрыв рот, а затем начинает истерически смеяться и не останавливается, пока я не спрашиваю ее:

— А скулы у тебя тоже были такие широкие в Кэмдене?