Пляж

— Спокойной ночи, Рич, — тут же подхватил эстафету кто-то. Трудно было понять кто, но я решил, что это Моше.

Я ухмыльнулся в темноте. Я знал, что Багза вывело из себя то, как мы посмеялись над ним, и догадался, что это был способ укрепить… что? Авторитет. Сейчас его слова были направлены в мой адрес — в адрес человека, который вызвал этот смех. Это должно было меня задеть.

Моя ухмылка стала еще шире, я позволил себе несколько секунд помолчать, а затем сказал:

— Спокойной ночи, Джессе.

Джессе, в свою очередь, передал эстафету Элле, которая передала ее австралийцу-плотнику, а тот — двум югославкам. Я не дослушал всю игру до конца.

Лежа на кровати и прислушиваясь к ударам «лазерных лучей» по крыше дома, я понял, что мне надо найти ответ на один вопрос. Почему Багз так сильно действует мне на нервы? Ведь он на самом деле действовал мне на нервы. Я даже не осознавал, насколько сильно, пока Джед не настоял, чтобы я признался в этом.

Нет, он не сделал мне ничего плохого и не сказал ничего грубого. Фактически, мы с ним почти не разговаривали. Не вели бесед. Мы говорили только о работе, обсуждали некоторые плотницкие детали по изготовлению новых острог; я передавал ему сообщения от Грегорио и Грязнули и все такое.

Чтобы ответить на вопрос, я мысленно составил перечень вещей, благодаря которым он настроил меня против себя. Это был его глупый стоицизм, когда он поранил себе ногу; история с супом; его дурацкое имя. У него была еще одна невыносимая черта — стремление выглядеть самым крутым. Если вы рассказывали о том, что наблюдали восход над Боробудуром, он говорил, что следовало еще посмотреть и закат, а если вы знали хорошее местечко в Сингапуре, где можно перекусить, он говорил, что знает места и получше. А если вы поймали акулу голыми руками…

Я решил не предоставлять ему случая рассказывать мне о поимке тигровой акулы.

Но все это были недостаточно веские причины. Здесь, скорее всего, крылось что-то еще.

— Значит, просто интуиция, — пробормотал я, засыпая, но данный ответ не удовлетворил меня.

Хорошо бы сегодня ночью, подумал я, повидаться с мистером Даком, потому что я мог бы попросить его рассказать о характере Багза поподробнее. Но, к сожалению, мистер Дак так и не появился тогда. В этом отношении он вел себя, как такси. Такси и ночные автобусы.

Видение в красном цвете

Дождь лил всю неделю и еще половину следующей, но рано утром в четверг перестал. Все облегченно вздохнули, и прежде всего рыбаки. Опускаться под воду не больше, чем на минуту, время от времени замечать рыбу и бросать острогу, как правило, промахиваясь, — все это уже порядком поднадоело. Когда мы проснулись и увидели вновь голубые небеса, мы помчались к морю. Нас обуяла какая-то страсть убивать: мы справились с дневной работой за полтора часа, а затем только оставалось найти, как убить время.

Грегорио с Этьеном поплыли к коралловым рифам, а мы с Франсуазой вернулись на берег — позагорать. Сначала мы лежали молча: я наблюдал, сколько пота соберется в моем пупке, прежде чем пот польется через край, а Франсуаза, лежа на животе, пересыпала между пальцами песок. В нескольких метрах поодаль, в тени деревьев, плескался в ведрах наш улов. Учитывая его происхождение, звук был необычайно умиротворяющим. Он служил прекрасным дополнением к морскому ветерку и сиянию солнца. Мне не хватало этого звука потом, когда вся рыба умерла.

Вскоре за последним всплеском Франсуаза грациозно приподнялась и теперь, подбоченившись, стояла на коленях, вытянув загорелые голени. Затем она закатала до талии купальник и вскинула руки в голубое небо. Она застыла в этой позе на несколько секунд, а потом снова расслабилась и опустила руки на колени.

Я невольно вздохнул, и она взглянула не меня:

— В чем дело?

Я заморгал:

— Ни в чем.

— Ты вздохнул.

— А. Я просто думал… — В моей голове начали прокручиваться варианты ответа: я думал о возвращении солнца, о тишине в лагуне, о белизне песка. — Как просто было бы остаться здесь.

— Да. — Она кивнула. — Остаться на пляже навсегда. Очень просто…

Я замолчал на мгновение, а потом тоже сел. Пот вылился из созданного мною резервуара и просочился под резинку на шортах.

— Ты вспоминаешь о доме, Франсуаза?

— О Париже?

— О Париже, о родителях, о подругах… Обо всем этом.

— Нет, Ричард, не вспоминаю.