109  

— Особенно вдовы! — снова сказал кто-то, и после этого смех стал всеобщим.

Лебедев ухмыльнулся.

— Вот видите, — обратился он к Птушкову, — каждый шаг знают. Дремучий народ, говорю. И на что, думаете, намекают? На то, что я с вашей хозяйкой, с Натальей Дмитриевной, все вместе да вместе. Жених, говорят, да невеста. Эх, вы, олухи царя небесного! Да у меня детей двое, старшему двадцать первый год.

— Ну вот сынок бы ваш с дочкой, а вы, как говорится, с мамой!..

Лебедев махнул рукой: ну вас, таких не переговоришь.

— Харч-то есть тут какой-нибудь? Ему принесли борщ, принесли гуляш.

— А вообще, — сказал он, — был бы я не женатый… Замечательная она женщина, товарищ Птушков, Наталья-то Дмитриевна. В чрезвычайно трудных условиях подняла в колхозе молочнотоварную ферму. И ещё выше пойдет со своими показателями. Умная, настойчивая, энергичная…

Лебедев говорил, прихлебывая с ложки горячий борщ, а Птушкову вновь виделась крепкая хозяйкина фигура, ее бедра и такая грудь, какими вдохновлялись самые талантливые мастера времен Возрождения.

— Да, да, да, — поддакивал он Лебедеву, все дальше и дальше уходя мыслью от застольной беседы. На днях он звонил Юлии. Не хочет разговаривать, вешает трубку. Неужели она не понимает, что сидит он здесь из-за нее.

— Согласны? — услышал он вопрос Лебедева.

— В каком смысле? — спросил, чтобы выйти из положения.

— Ну как — в каком? Возьмем ружья да и отправимся.

— Ах, вы имеете в виду охоту!

— Не имею в виду, а прямо говорю о ней.

— Нет, товарищ Лебедев, я не охотник… Откровенно говоря, ещё и ружья никогда не держал в руках. Да и жалко же будет убивать животных. Я предпочитаю любоваться природой. А…

— И зря! Охота ни с чем не сравнимое удовольствие. А то бы пошли? Ружей у меня целых три. Запасу всякого огневого тоже хватит.

— Не смогу, не смогу, нет. Спасибо. Лебедев ушел, большой, шумный, уверенный в себе, влюбленный в жизнь, в работу, умеющий сразу находить с людьми общий, простой, доверительный язык. Птушков смотрел ему вслед с завистью и с раздражением. Сам он был находчив лишь один на один, и притом с женщинами; находчив, может быть, больше, чем надо бы. Только вот Юлия, Юлия… Она обломала ему крылья. Со дня встречи с нею, с того вечера в лесу и блужданий по ночной дороге он стал непривычным для себя, безвольным. Ах, Юлия, Юлия… Ах, если бы, если бы… Если бы вы были с ним, — все бы встало на место; мало того — все изменилось бы, он бы писал стихи, каких, может быть, никто ещё и не знает.

Расплатился, надел свой полушубок, намотал на шею шарф, нахлобучил шапку, вышел на улицу. Снег хрустел под ногами, искрился от лунного света. Над крышами, в тихом воздухе, стояли дымы, — запоздавшие хозяйки готовили ужин.

Шел медленно. С ним приветливо здоровались девушки. Ребята-школьники забегали вперед и, глядя ему в глаза, орали: «Здравствуйте, дяденька писатель!» Кивал головой, отвечал. Но ему было скучно и одиноко в этой закинутой в зимние снежные леса далекой деревне. Без городского шума нет жизни, есть что-то, недалеко ушедшее от первобытности. Здесь все для брюха, для брюха, для брюха — удои, урожаи, мясопоставки, обмолоты… И ничего для чувств. Литература, искусство — они для мира, в котором главенствуют чувства. В Озёрах Виталию Птушкову делать нечего. Это мир Лебедевых. Они здесь в своей тарелке, их нисколько не тревожит мысль, что не хлебом единым жив человек.

Подойдя к дому Морошкиных, увидел освещенное окно Светланы, услышал за ним веселую музыку, — завела радиолу, полученную мамашей в премию, крутит дурацкие пластинки. Не пошел бы в дом, сел бы на лавочку возле ворот, переждал бы шумиху. Но сядешь — озябнешь. А больше — куда в этой глуши и пойдешь? В клуб? — там Настины ухажеры хозяйничают. Аккордеон поди притащили, лупят каблуками в пол.

Ничего не оставалось, — вошел во двор, пошаркал ногами о половик в сенях, толкнул дверь.

26

Если бы можно было на каком-нибудь летательном аппарате подняться на такую высоту над землей, откуда стала бы видна вся Старгород-ская область — до самых дальних ее пределов, и ещё, если бы можно было с помощью сказочных средств снять кровли со всех зданий, цехов, домов и домиков в городах и селениях и сделать так, чтобы видеть все крупно — в деталях, в подробностях, то оказалось бы, что сказочные средства эти дали человеку возможность увидеть самую что ни на есть реальную реальность, но не по частям, а во всем ее, сливающемся в нечто единое, пестром многообразии.

  109  
×
×