Секретарь обкома

Внизу ее задержали: не был отмечен талончик пропуска. Она чуть было не заплакала от отчаяния. Она не могла вновь подниматься, к кому-то идти. Милиционер понял ее состояние — позвонил по телефону, видимо — секретарю Владычина, и, получив нужный ответ, сказал:

— Пожалуйста, гражданка, идите. Не волнуйтесь, пожалуйста. — И даже распахнул перед нею дверь.

Нет, еще не так много было времени. В кабинете Владычина оно летело быстрей. По уличным часам оно шло медленней: было только шесть. Куда идти? Что делать? Села в автобус, доехала до той улицы, с которой надо было сворачивать в улицу Гурия Матвеевича Черногуса.

Черногус встретил ее почти с распростертыми объятьями.

— Это хороший знак, что вы пришли, Юлия Павловна! — воскликнул он радостно. — Я убежден, что вы не знаете, какой сегодня день. Но вы пришли именно в такой день, в какой без зова и приглашения являются только настоящие. Истинные друзья.

— Это ваш день рождения?

— Да, да! Шестьдесят пять стукнуло. Видите, какой порядок соседки навели: пол вымыли, все выколотили, вытряхнули, занавески постирали.

Юлия увидела, что круглый стол раздвинут, на белой свежей скатерти стояли бокалы, рюмки, бутылка шампанского, ваза с яблоками и мандаринами. Была даже бутылка коньяку.

— Вы ждете гостей? — спросила она с некоторым огорчением.

— Нет, нет, — ответил он поспешно. — Я никого не звал, никому ничего не сказал. Но если кто знает или чует, как вы, например… Друзья, говорю, друзья… Давайте по бокальчику шампанского, а?

— Лучше коньяку, Гурий Матвеевич.

— Правильно, я тоже до этой шипучки не охотник. — Он принялся откупоривать бутылку с коньяком. — Бывало, мог, знаете, хорошо выпить. Сейчас, после этой истории с сердцем, побаиваюсь. Откровенно говоря, врачи запугали. Но ведь их, врачей, слушать — заранее умирать надо. Того нельзя, этого избегайте, третьего ни-ни. А что можно? Манную кашу на воде да физкультурную зарядку по утрам, и то лежа в постели: вдох — раз, выдох — два. Тоскливое существование. А вы что сегодня такая бледная, Юлия Павловна? При вашем имени это вам не идет. «Блестящая» должна быть всегда блестящей. Ну, за ваше здоровье! — Он поднял наполненную рюмку.

— Как же так! На ваших именинах — и за мое здоровье! Нет, Гурий Матвеевич, за ваше, за вашу молодость, за вашу жизнерадостность. Вы удивительный человек. — Юлия коснулась своей рюмкой его рюмки, выпила коньяк и, морщась, стала очищать от кожицы оранжевый яркий мандарин. Мандарин был такой спелый; что от кожуры, если ее сжать в пальцах, как бы шел тонкий дымок — из открывшихся пор стреляли струйки летучего ароматичного масла. Юлия постреляла ими себе в лицо, они холодили, освежали, от них веяло трансатлантическими пароходами.

Вторую рюмку она налила сама. Но когда взялась за третью, Черногус остановил, на ее руку положил свою.

— Вам нехорошо, Юлия Павловна? — Он внимательно смотрел ей в лицо.

— Нет, мне хорошо, Гурий Матвеевич. У вас мне очень-очень хорошо.

— Да, да, я понимаю. Вот это-то и есть признак того, что вам плохо. У меня вам хорошо, потому что вам думается, что вы видите человека, которому еще хуже, чем вам. Не так ли? Одинокий, заброшенный, старый. Доживающий, как говорится, век. И у вас перед ним все-таки есть преимущества. Вы одиноки, это правда, я это вижу, знаю. Но вы молоды. Ваш век только начинается. Вы сравниваете мое положение со своим, и вас это хоть в малой мере, но утешает. Ошибаюсь?

— Ошибаетесь, — ответила Юлия твердо. Но в душе она признавала, что он угадал ее чувства. Да, конечно, ему и в самом деле хуже, чем ей, У него уже и перспектив нет, никаких надежд ни на что. А у нее разве есть надежды? Разве после сегодняшнего разговора не ясно, что она ничто для Владычина? Не понять ее сегодня можно было только нарочно или же от полного равнодушия.

— На вас чудесный костюм.

Юлия чуть не заплакала от этих неожиданных слов. Старый человек заметил ее старания. А тот, молодой, для которого все продумывалось, даже взглядом не скользнул по ее нарядам.

— Может быть, вы и в самом деле знали о моем рождении? — спросил Черногус. — В обычный день так по-праздничному, кажется, не одеваются.

«Какой он наблюдательный, — думала Юлия. — Почему же тот не такой, почему тот ничего, ничего не заметил, не понял?» Она улучила момент и выпила третью рюмку коньяку. Этого, кажется, было многовато. Она не обедала в тот день. Дольки мандаринов не были должной закуской. В голове зашумело, стало не так остро все, положение начало упрощаться.