Секретарь обкома

Лиха беда начало. После Владычина последовали еще два выступления с резкой критикой обкома. Секретарь одного сельского райкома вдребезги разнес Огнева за его неясную, нечеткую линию в идеологической работе, в постановке партийной учебы, в пропаганде и агитации.

— Придешь к нему советоваться, товарищи, ни да ни нет не говорит секретарь обкома. Слов произносит много, но получается это, как перележавшая луковица — сдираешь, сдираешь с нее одну рубашку за другой, никак до живого не доберешься, так ее и бросишь. Не понимаю таких людей, не понимаю, как становятся они руководителями? Неужели других-то, которые поопределенней, у нас нету?

Вторым был делегат с химкомбината, инженер. Он поддержал Владычина, дополнил рассказанную им историю бывшего директора Суходолова.

Трудно далось Василию Антоновичу заключительное слово. Все, что касалось различных претензий с мест, это можно было отрегулировать. Василий Антонович говорил спокойно, деловито, отвечал на вопросы, поданые в письменном виде. Но делая это, он все время думал о выступлении Владычина.

Толком он так ничего и не придумал. Он не придумал никакой увертки, никакого хитроумного маневра. Да он, собственно, над такими маневрами и не размышлял. Он честно рассказал конференции все и, как в свое время на заводском собрании, признал себя виноватым, сказал, что это было ему уроком.

Во второй половине дня началось выдвижение кандидатов в новый состав областного комитета; потом приступили к голосованию: получали бюллетени, отходили с ними кто куда, возвращались, опускали в желтый фанерный ящик. Василий Антонович тоже опустил свой бюллетень. Никого он в нем не вычеркивал, в том числе и себя. Когда-то он непременно замазывал карандашом или чернилами свою фамилию в бюллетенях. В бытность на заводе на него произвел незабываемое впечатление один случай. Вот так же тайным голосованием избирали цеховое партбюро. Выдвинули одного инженера. Проголосовали: у остальных семерых хоть по одному голосу, да против, а у того инженера против ни одного. «За себя значит, проголосовал? — сказал кто-то. — Да!.. И разошлись перешептываясь. Инженер остался как оплеванный. Он говорил потом Василию Антоновичу: «И в голову не пришло — вычеркивать себя. Раз выдвинули, чего же тут демонстрироват свою скромность. Это же скромность ложная, и о чем не говорящая». Василий Антонович с ним согласился. Но на всякий случай всегда с тех пор куда бы его ни выбирали, непременно свою фамилию в бюллетенях вычеркивал. Дабы не попасть в положение бедняги-инженера. На этот раз он себя не тронул, он полагал, что после такой критики и без его голоса немало наберется голосов против секретаря обкома Денисова.

Скверное это было чувство, чувство ожидания того, как решится твоя участь. Да, собственно дело не в участи. Он, Василий Антонович, инженер — и по образованию, и по опыту работь Место ему в жизни найдется. Обидно другое, обидно будет сознавать, что весь твой, в сущности, очень большой, — может быть, не слишком плодотворный, но все-таки большой труд, — признают ничего не стоящим, признают, что ты, коммунист Денисов, не был принципиальным, что ты только водил людей за нос четыре года и ничего ониот тебя не получили, ничего не приобрели. Уйдешь отсюда, и никакого следа после тебя не останется.

То, что в резолюции по его докладу, которую обсуждали, пока комиссия подсчитывала голоса, работа обкома была признана удовлетворительной, это не очень утешало. Обком мог работать удовлетворительно, обком это обком, он отнюдь не сводился к личности одного из его секретарей — в частности, к личности Денисова. А вот личность-то эта, он, Василий Антонович, могла и не справиться с работой.

Час спустя он с напряжением слушал, как председатель счетной комиссии сообщал результаты голосования. Сначала фамилии прочитывались по алфавиту. Назвали Владычина: столько-то за, два против. Почти сразу после Владычина шел он, Денисов: столько-то за, двадцать шесть против. Он почувствовал, что краснеет: лицу, шее стало нестерпимо жарко. Из нескольких сотен голосов двадцать шесть не так уж много; но все же их двадцать шесть, а не два, не три, не пять, как у подавляющего большинства. Он ждал что, может быть, у кого-то будет еще больше. Нет, нет, у всех неизмеримо меньше. У Лаврентьева тоже не мало — восемнадцать. Но не двадцать же шесть. У Сергеева — четырнадцать. Но тоже не двадцать шесть.

— Огнев! — называет председатель комиссии очередную фамилию. Он называет и уже примелькавшуюся одну и ту же цифру за, и отчетлизо выговаривает: — Шестьдесят три против! — Зал загудел встревоженно, удивленно и вместе с тем, как показалось Василию Антоновичу, удовлетворенно, будто бы именно такого результата тут и ждали.