Мэйфейрские ведьмы

– Но неужели мои слова не принесли тебе хоть некоторое утешение? – спросила Карлотта. – Разве не мучил тебя все эти годы вопрос, может ли еще кто-то подобно тебе читать чужие мысли или предвидеть чью-то скорую смерть? И кто еще способен силой одного только гневного взгляда заставить другого человека попятиться и бежать от тебя без оглядки? Посмотри на эти свечи. Ты можешь приказать пламени погаснуть или вспыхнуть вновь. Так попробуй же, сделай что-нибудь!

Однако Роуан не шелохнулась. Неотрывно глядя на язычки пламени, она дрожала с головы до ног.

«Ах, если бы вы только могли знать, – думала она в тот момент, – что я на самом деле могу с вами сделать…»

– А я знаю, ибо отчетливо ощущаю твою силу. Потому что обладаю не меньшей силой сама – во всяком случае, я всегда была сильнее Анты и Дейрдре. И только благодаря этому могла держать его в повиновении в этом доме и не позволить расправиться со мной. Только благодаря этому я тридцать лет не подпускала его к дочери Дейрдре. Заставь свечи погаснуть и зажги их вновь. Я хочу видеть, как ты справишься с такой задачей.

– Нет. И прекратите свои игры. Скажите то, что должны и хотели мне сказать. Перестаньте мучить меня, ведь я не сделала вам ничего плохого. Объясните наконец, кто он и почему вы разлучили меня с родной матерью.

– Но я уже все объяснила. Я разлучила вас во имя твоего спасения – только затем, чтобы удержать тебя вдали от него и от его проклятого изумруда, от страшного наследия и благосостояния, основанного на насилии и бесстыдном вмешательстве в личную жизнь. – Голос Карлотты звучал тихо, но твердо. – Я разлучила вас, чтобы сломить волю Дейрдре, лишить ее опоры и возможности общения с тобой, помешать ей каплю за каплей вливать в тебя свою истерзанную страданиями душу и в минуты слабости и отчаяния превращать тебя в послушную марионетку.

Буквально замороженная гневом, Роуан хранила молчание. Перед ее мысленным взором возникла черноволосая женщина, покоящаяся в гробу. Она вновь увидела старое Лафайеттское кладбище, но теперь оно было темным, пустым, заброшенным…

– В течение тридцати лет ты росла и взрослела вдали от этого дома и поселившегося в нем порока. И превратилась в сильную, независимую женщину, стала врачом, хирургом, вызывающим восхищение коллег. И если тебе доводилось воспользоваться своим даром, дабы причинить кому-либо зло, то впоследствии, движимая праведным раскаянием и стыдом, ты совершала поистине подвиги самопожертвования.

– Откуда вам все это известно?

– Я это вижу. Мои видения неотчетливы, но я способна ощущать зло, таящееся в поступках других людей, хотя сами эти поступки часто остаются скрытыми завесой вины и стыда. Тем не менее именно чувство вины, раскаяние и стыд служат неоспоримым доказательством того, что неблаговидные деяния все-таки имели место.

– Не понимаю, чего в таком случае вы добиваетесь от меня. Признания? Однако, как вы сами заметили, я стремлюсь как можно скорее исправить собственные ошибки, а если это невозможно, стараюсь совершить нечто требующее неизмеримых усилий, прекрасное и полезное.

– Не убий, – едва слышно прошептала Карлотта.

Внезапная боль стрелой пронзила Роуан. Однако уже в следующее мгновение она с ужасом осознала, что старуха просто издевается над ней, и почувствовала себя совершенно беспомощной перед хитрыми уловками этой женщины, которая с легкостью сумела добиться своей цели – воскресить в памяти Роуан один из самых страшных моментов ее прошлого.

«Ты совершила убийство. В гневе и ярости ты отняла чужую жизнь. И сделала это намеренно. Вот какова твоя истинная сила!»

Роуан еще глубже ушла в себя, стараясь как можно лучше спрятать свои мысли. Она видела, как блеснули и вновь потухли плоские круглые стекла очков, но уловить и постичь то, что таилось в спрятанных за ними темных глазах, было практически невозможно.

– Ну, как тебе мой урок? – спросила Карлотта.

– Вы испытываете мое терпение, – ответила Роуан. – Позвольте напомнить, что я не сделала вам ничего плохого. Я пришла не затем, чтобы потребовать у вас ответа. Я не предъявила вам никаких обвинений. Не заявила о своих правах ни на эту фамильную драгоценность, ни на дом, ни на что-либо иное. Я приехала в Новый Орлеан, чтобы проститься с матерью и проводить ее в последний путь. И переступила порог особняка только потому, что вы сами меня сюда пригласили. И хотела лишь выслушать то, что вы намеревались сказать. Но я не позволю вам и дальше играть со мной. Ни за какие блага и секреты вселенной. И я ни капельки не боюсь вашего призрака, даже если он переплюнет в постели самого архангела!