Киномания

— А теперь смотрите внимательнее, — распорядился Сен-Сир, — Наклоните головы вот так — влево. — Я наклонил. Линии и тени стали принимать какие-то неясные очертания. Я смог разобрать лицо, почти перевернутое. Оно было похоже на маску — какое-то ненастоящее и в то же время до странности пугающее. Лицо экзотического тотема, может быть африканского или индейского. Суровое и мрачное божество. Лицо двигалось с угрюмым воодушевлением, заполняло экран; наконец оно заняло такое положение, при котором пышные груди Елены стали его глазами, а треугольник ее лобка — его ртом. По мере того как она вращалась, с ней поворачивалось и лицо, перевернувшееся в конце концов на сто восемьдесят градусов. Соски Елены вращались в глубоких глазницах этого лица, отчего оно таращилось с каким-то безумным выражением и становилось еще более угрожающим, — Смотрите внимательно, — еще раз сказал нам Сен-Сир. С краев экрана началось какое-то неотчетливое движение, сходящееся на лоне Елены. Сен-Сир остановил проектор и увеличил картинку. И тогда я увидел призрачное скопление крохотных рисунков, мужских фигурок, ковыляющих к лобковому треугольнику в центре экрана. Сен-Сир включил покадровую лентопротяжку; рот угрюмого лица, расположившийся за затененным лобковым треугольником Елены, механически открывался и закрывался, открывался и закрывался. Крохотные фигурки, приплясывая и подпрыгивая, пропадали в ее вагинальном отверстии. Появились зубы. С губ стала сочиться струйка крови, а потом начала закручиваться спиралью по экрану. В последние несколько секунд глянец на теле Елены обернулся водянистой пленкой, а наложенные сверху рот и вагина стали превращаться в сердцевину черного смерча, засосавшего в себя тускнеющий свет. С помощью сен-сировского фильтра я смог различить множество разнообразных форм (человеческих тел), сыплющихся в ускоряющийся водоворот, — беспомощные, они падали, исчерпывались, исчезали. Когда наконец всякое изображение пропало, я почувствовал, что меня охватила тоска, нет, отчаяние, почти не оставившее мне слов. Глубоко внутри меня что-то продолжало падать, забирая с собой весь мой свет, все мои жизненные силы. Неужели и другие чувствовали то же самое? Я почувствовал, как мрак вокруг меня сгущается, и попытался стряхнуть с себя это наваждение.

— Как же это сделано? — спросил я.

— Серый свет, — ответил Сен-Сир так, словно я должен был знать этот термин. Потом он снизошел до объяснения. — Лицо — это, конечно, анимация, и довольно грубая. Мельес ^{240} сделал бы не хуже. Оно проецируется с низкой яркостью на полотно — мы это называем серым светом, он практически за порогом чувственного восприятия. Камера снимает через полотно, и лицо таким образом накладывается на сцену.

— Но почему оно не проявляется четче?

— В этом-то все и дело. Тут нужен точный расчет; яркость этого изображения должна быть подобрана с учетом яркости студийного освещения — оно должно быть достаточно нечетким, чтобы размываться в свете софитов. Мы еще не произвели расчета этого соотношения. Кстати, пленка здесь может использоваться только ортохроматическая ^{241} . Нужен резкий контраст белого и черного, чтобы взгляд отвлекался от серого.

Я не мог сдержать удивления.

— Вот этот ваш фильтр, — поспешил сказать я, — я уже видел такой прежде.

— Неужели? И где?

— Такой фильтр был у старика-оператора Зипа Липски. Это была его большая тайна. Он называл его стриппером — раздеваловкой, потому что он раздевал фильм до его потаенных образов. Он говорил, что этот прибор — изобретение Касла.

— Я ничуть не удивлен, — ответил Сен-Сир. — Касл должен был пользоваться чем-то в этом роде — это помогало ему внедрять его эффекты.

— А то, что вы называете серым светом, Касл называл — я точно знаю — светораздвоением.

— Значит, вы знаете об этих вещах, — Сен-Сир, казалось, был чуть разочарован.

— Нет-нет, я понятия не имел, как это делалось. Я даже не знаю, какие линзы использовались в стриппере. Это замечательные открытия. Они могут произвести революцию в кинематографе.

Сен-Сир отмел мое восхищение.

— Можно согласиться, что они заслуживают отдельного исследования. Но никаких идеологических последствий иметь не могут. Понимаете, здесь они используются всего лишь для психологического эффекта. Как вы поняли из вашего собственного предварительного анализа, Касл использует целый набор таких образов, связующих секс и насилие, секс и смерть. Все абсолютно банально. И не глубже, чем оперы Вагнера. Здесь, например, он обыгрывает тему каннибалистической вагины. — Сен-Сир презрительно ухмыльнулся. — Скандально? Да не очень. Буржуазное общественное мнение давно привыкло к этой когда-то сенсационной фрейдистской символике, которая становится всего лишь собранием шалостей. Фильм приобретает значение постольку, поскольку он проникает в глубины подсознания. Он воздействует на нервную систему — на материальную основу сознания. В этом, профессор Гейтс, и заключена истинная сущность Макса Касла.

---