Киномания

Это известие ошеломило меня.

— Нет, я понятия об этом не имел. Я знаю, что он пытался пристрелить Анри Ланглуа.

— Да. И меня. Об этом в Соединенных Штатах не сообщалось?

— Насколько мне известно — нет.

Он повернулся к своим студентам и сделал возмущенный жест, означавший: «Ну, а что я вам говорил?» Потом ко мне:

— Конечно же, капиталистическая пресса не сообщает о таких вещах. О чем же тогда? О размерах груди мисс Америки? О бейсболе? О стоимости хот-догов? В стране капиталистических хищников кому интересно знать, что лидер нейросемиологического движения был на волосок от смерти? Но уж о Розенцвейге, этом убийце, известно всем.

— Нет-нет, — возразил я, — вы не правы. Розенцвейг абсолютно неизвестен. Уверяю вас. Бог ты мой, да он же просто сумасшедший. Почему его не упрятали в психушку после покушения на Ланглуа?

— Потому что наши буржуазные законы очень деликатно обходятся с сумасшедшими. Особенно когда такой маньяк направляет свое оружие на левых. В данном случае после его нападения на Ланглуа наш киноман-иезуит был помещен в самый комфортабельный сумасшедший дом на реабилитацию. Он постоянно исчезает оттуда. Куда же он отправляется? На поиски меня. А почему? Потому что этому средневековому анахронизму, этому реакционному обскуранту кто-то сказал, что между нами есть какое-то сходство мыслей. — Горькая усмешка. — И вот он начинает ходить по моим следам. Преподаю ли я, читаю ли лекции — он всегда в аудитории. Даже если я его не вижу, я чувствую его запах. От этого типа воняет. Я пытаюсь перехватить его у дверей и выпроводить вон. А он, представьте себе, утверждает, что он мой союзник, мой учитель! Это невыносимо. Я извещаю власти, и те снова помещают его в этот инкубатор для идиотов. И он опять исчезает оттуда. Теперь он убежден, что я похитил его так называемые теории. И вот вам — бах! бах! К счастью для меня и для Ланглуа, у этого хама косоглазие.

— Так он все еще жив?

— Будем надеяться — нет. Вы меня поймете, если я скажу, что не очень-то интересовался судьбой le pere ^[30] Розенцвейга.

— Конечно же. Простите меня бога ради за то, что поднял эту тему.

Я чувствовал, меня не простили. Даже, напротив, выдворяли вон.

— А теперь, профессор Гейтс, наш вечер завершен. Возможно, вы почерпнули для себя что-то ценное из нашего маленького урока.

— Массу ценного, — заверил его я. Но по его выражению было очевидно, что он думает по этому поводу: впустую растрачено его драгоценное время.

— А ты понимаешь все это — насчет камер и проекторов? — спросил я у Жанет назавтра, когда мы встретились за чашкой кофе.

— Немного, — ответила она, — Предмет очень уж специально-технический. — Она уже была готова к тому, чтобы вести себя со мной свободно и более откровенно. — Виктор не требует, чтобы все его студенты разбирались в этих специальных вещах. Вот меня, например, гораздо больше интересует эстетическая надстройка этой техники.

— Эстетическая надстройка? Ты имеешь в виду то, о чем кино… например, сценарий?

— Да. Виктор считает, что это более подходит для женской ментальности. Это не так аналитично.

— Ах, так? Тогда послушай, что я тебе скажу. Меня очень интересует содержание кино. И я не могу поверить, что слова и поступки героев не имеют значения. Я хочу сказать — ведь именно ради этого люди и ходят в кино, разве нет?

— Ты настоящий американец, — игриво заметила она. Но мне показалось, что именно поэтому я ей и нравлюсь.

— Что касается этого Розенцвейга, — продолжал я, то не знает ли она, жив ли он и где его можно найти? Жанет знала. После того как он стрелял в Сен-Сира (это было лет шесть назад), состоялся суд, который постановил удалить его из Парижа и поместить в психиатрическую клинику в Лионе. Если только он опять не убежал, то должен все еще быть там.

Мы провели вместе еще одну ночь — ночь нежности и ласк. В любовной истоме Жанет призналась мне, что больше всего в жизни ей хочется быть кинозвездой. Она сообщила мне об этом вполголоса, как ребенок, признающийся в гадком поступке.

— Только не говори Виктору.

Ее тайна со мной была в полной безопасности. В обозримом будущем я вряд ли буду вести задушевные беседы с Виктором.

— Хочешь я тебе кое-что скажу, — спросил я, намереваясь обменять тайну на тайну. — Я бы все отдал, чтобы всего на один день стать Жаном Полем Бельмондо.

---

30 Отца (фр.).