Киномания

— Когда мы закончили, Макс сказал, что хочет сделать еще один дубль. Приносят еще еды. У нас к тому времени она уже в горле стоять. Но он опять заставляет нас есть. Меня тут же начинает тошнить. Потом еще одного. Но Макс не останавливает камеру, он продолжает снимать. Он даже не позволяет нам выйти из-за стола. Ему нужна именно такая сцена — чтобы мы объелись до тошноты. Тут я на него очень стала злая. Я не хочу, чтобы снимали, как меня рвет. Потому и встал и пойти. Он бывал очень подлый, очень хитрый.

И тем не менее теперь она бы не возражала, чтобы та неприятная сцена вместе с другими, снятыми Каслом тогда, тысячу лет назад, сохранились бы на принадлежавшей ей катушке. Она и в таком виде относилась к этим жалким остаткам пленки как к сокровищу. Когда я попросил ее разрешения сделать копию, она не стала возражать, но потребовала, чтобы копия снималась здесь, в Амстердаме. Отдать мне катушку она бы ни за что не согласилась. «Настоящего Макса Касла осталось так мало», — напомнила она мне. Она не сомневалась, что ее друг Клаус найдет кого-нибудь, кто сможет сделать копию, но на всякий случай она просила его присутствовать при копировании.

Я отложил этот вопрос на самый конец: когда до моего отъезда в аэропорт оставалось меньше часа, я спросил:

— А теперь вы мне расскажете о «Сердце тьмы»?

Вероятно, она чувствовала, что этот вопрос всплывет еще раз. Она испустила глубокий вздох вымученного согласия, потом кивнула.

— Как и все серьезные фильмы Касла, этот тоже не был фильмом. Всякие разрозненные куски, которые он намеревался когда-нибудь собрать воедино. Сцены, снятые в Мексике, сцены, снятые в студии, но ничто не закончено, все перепутано. На сей раз Макс думал, что у него действительно прекрасная возможность сделать что-то настоящее, потому что там был Орсон Уэллс. У Орсона была куча денег. И ему очень нравилась эта история про аборигенов и джунгли. Такая жуткая история. Ты ведь знаешь эту книгу?

Я сказал, что знаю.

— Жуткая. Когда Макс впервые рассказать мне это, я ее сразу же возненавидеть. Но он говорить, что это будет кино о наши дни — о зле внутри человека, о том, как всюду цивилизованные люди становятся дикари. Ну я тогда говорить, что я буду сниматься, потому что это много значить для Макса. А еще потому, что я думал, это будет мой последний кино. Так оно и было.

Эти воспоминания явно были для нее мучительны. Я понимал, что обратился к ней с жестокой просьбой. Но выбора у меня не оставалось: теперь или никогда. Я продолжал настойчивые расспросы.

— Понимаешь, ответила она, — я не очень ясно помню. У меня в голове все смешалось. Я хотела помочь Максу, но ему нужны были такие крайности. Да, нагота. Ладно, я не возражать. Мы с Макс делали такое кино и раньше. Но на сей раз он хотеть больше. Он хотеть, чтобы я заниматься любовью с актером. По-настоящему, ты понимать? Он хотел снять это на пленку как порнофильм.

— А кто был актером?

— Чернокожий. Его звали Денди Уилсон. Он не был актером. Он был танцором в одном из клубов. Красивое тело. Очень сильный. Макс одеть его как птица.

— Птица?

— Да. Я думай, он должен быть вроде какого-то божка, как у язычников, ты ведь знаешь? Он иметь такие большие крылья. А на лице — маска, будто это орел или ястреб. На него очень страшный смотреть. Это «несказанный ритуал», так Макс говорить. Так сказано в книге. Жертвоприношение. Мы к этому очень серьезно относились. Мы должны были это прочувствовать.

Она замолчала. Я видел, она заново переживает что-то — не просто неприятное, а возможно, оставившее в ее душе незаживающую рану. Я продолжал нажимать.

— В какой-то момент он дал вам меч, правда?

В ее глазах мелькнул огонек — вспомнила.

— Да, там был меч, — Она снова замолчала.

— Это было опасно?

Ее передернуло, но она продолжила.

— Понимаешь, я это не могла сделать — то, что было нужно Макс. Я не могла заниматься любовь с этот черный парень. Я никогда прежде этого не делала для кино. Только понарошку. Я сказала Максу, что не могу. Ну а он тогда давать мне кое-что, чтобы сделать мне это полегче.

— И что он вам дал?

— Одну из своих проклятых таблеток. У меня от нее кружиться голова. Все в голове, как сумасшедший. Вот почему я многое не помню. Но я помню… Я помню, что мне Макс все время говорил. Что Денди — это не Денди. Что он — Бог, истинный Бог. У меня в голова все смешалось. Я думать, что занимаюсь любовью с Бог. Я не знаю, что мы делали — я и Денди. Но я думаю, это было очень нехорошо. А потом Макс мне говорить, что я должна взять меч… — Она погрузилась в долгое, напряженное молчание, уставившись в стену за моей спиной, словно на ней были начертаны ее воспоминания.