Киномания

Как далеко в глубь веков простирается интерес его церкви ко всякой киномеханике? Да уж не дальше, чем изобретение кино Томасом Эдисоном… или кому там принадлежит эта честь?

А не приходило ли ему в голову, что фликер в проекторе — это нечто вроде символической борьбы света и тени? Он напустил на себя удивленный вид. Какая очаровательная мысль? Где это я на нее набрел? Я протянул ему монографию отца Анджелотти; он открывал книгу, а я внимательно смотрел на него. Его взгляд надолго задержался на посвящении — таким образом он давал мне понять, что оценил его значение.

— О да. Анджелотти. Я встречал эту его работу. Но вообще-то она не очень надежный источник. Кажется, он доминиканец. Это орден инквизиции.

Отнюдь не стараниями брата Юстина вышел я на новый уровень понимания Касла. Разные части головоломки сложились в одно целое. И теперь я видел, что все, каждый на свой лад, были правы насчет личности этого человека или его фильмов. Сен-Сир был прав, говоря о фликере, но он здорово недооценивал силу его воздействия. Касла практически не интересовали такие отвлеченные вещи, как классовая борьба; его темой была война космическая.

Права была и Клер. И в том, что касалось касловских фильмов, и в том, что касалось его странных любовных изысков; Касл, как любой правоверный катар, намеревался «обыграть дьявола его же собственными картами». Хотя его подспудные образы и вызывали у зрителя похотливые мысли, но технология, посредством которой они попадали на экран, тайно примешивала к похоти чувство стыда. На одном уровне — наслаждение, на другом — отвращение. «…достаточно, чтобы на всю оставшуюся жизнь отвадить вас от секса».

Прав был и Розенцвейг в своем неприятии дьявольских замыслов Касла и сирот. Но он, как и все гонители катаров, никогда бы не признал, что его дьявол был их богом, а его бог — их дьяволом. Все катары, топтавшие эту землю, ушли в могилу, веря, что Бог этого мира, Бог римской церкви и любой другой, кроме их собственной, — это Бог Тьмы, Властелин ада, того, где мы проживаем наши дни, будучи рабами болезней, желаний, смерти. Там, где остальной мир видел тьму, они видели свет; там, где они видели тьму, остальной мир видел свет — потому что Бог Тьмы вывернул наши мозги наизнанку, поставил все с ног на голову. Мы принимали негатив за позитивное отображение реальности. Зная истинное значение слов, катары с гордостью поклонялись «темному Богу», свету, который сияет во тьме и который непостижим. Его символом был дрозд, а кинозал с потушенными огнями — его храмом. Только в конце времен, когда война двух богов достигнет апогея, эти глаза, которыми наделена наша плоть, исчезнут, наше зрительное восприятие прояснится, и мы увидим свет как свет, а тьму как тьму.

Прав был и малютка Зип Липски. Касл-режиссер и в самом деле достиг высот искусства, хотя Зипу и не дано было понять, в чем это заключалось. А его цели никак не были связаны с искусством: оно было лишь служанкой могущественного и древнего учения.

Что касается меня, то я не признавал за этим учением права быть религией. Я, конечно же, не хотел верить, что этот мир — единственный, в существовании которого я не сомневался, — есть вотчина Бога Тьмы. И невзирая на всю антиэротическую пропаганду, которую я впитал из фильмов Касла, часть моего либидо все еще упорно отстаивала свое достоинство. Может быть, я слишком мало страдал, чтобы повернуться к жизни спиной. А может быть, я познал любовь слишком многих хороших женщин и потому не мог избрать путь катаров.

И все же… и все же…

Меня не покидали воспоминания о том, как миссис Физер разыгрывает смертные муки давно умершей девушки. Не выходили у меня из головы и слова Ольги, которая так просто, так серьезно говорила мне о рождении женщинами «деток для герр Гитлер». Ее слова вызывали в моем воображении картины смерти и несчастий вокруг меня — такие живые, что я никак не мог и не хотел с ними смириться. Голодающие дети, кровавые бани, ставший привычным ужас болезней, сумасшествия, нищеты. Мрачные сенсации каждый день. Ольга, выжившая в лагерях смерти и видевшая смерть невинных, не сомневалась, что мир — и в самом деле ад. Если смотреть с чисто фактической стороны, следовало признать, что в защиту Великой ереси можно было сказать несколько слов.

Глава 25

Оракул из Зума-Бич

— Это все равно что говорить с дельфийским оракулом, — испуганно сказала Жанет после нашей первой беседы с Саймоном Данклом.