Я сунул руку в саквояж и вытащил саллиранд, подаренный доктором Биксом.
— Вы когда-нибудь пользовались этим прибором? — спросил я, чтобы завязать разговор.
— Да, когда училась в школе, — ответила она.
— Вы изучали кино? — спросил я.
— Нет. Я готовилась к религиозному служению.
Прошло еще несколько минут, и я сказал:
— Вчера ночью в приюте я слышал пение в часовне. Что это было такое?
— Вечерняя служба, — ответила она.
— Я не уверен, но мне показалось, что я слышал песню. Что-то вроде этого… — И я насвистел несколько запомнившихся мне нот мелодии.
— О да. Это один из наших гимнов.
— У него есть название?
— Vale Avis Tenebrica.
— И это значит?..
Она помедлила, размышляя над ответом.
— «Прощай, птица ночи», кажется. Птица — это символ.
Именно эту мелодию напевал Анджелотти тогда, в квартире Клер.
Я вдруг почувствовал себя так, будто меня укачало. Но это не было вызвано ездой. И страхом тоже. Это было отвращение, возникшее внезапно, когда я осознал собственную полнейшую и убийственную глупость. Я был тем самым человеком, который, посмотрев «Психоз», приезжает переночевать в «Бейтс-Мотель» и нажимает кнопку вызова прислуги.
— Долго ехать? — спросил я.
— Меньше двух часов, — ответила она, — Хотите выпить кофе?
Я ответил, что хочу. Она похлопала водителя по плечу, он передал ей большой серебряный термос и две кружки. Сестра Ангелина откинула разделявший нас подлокотник, превратившийся в столик. Она налила кофе. Он оказался крепкий, горьковатый и очень горячий. Я принялся пить маленькими глотками.
— А в монастыре есть телефон? — спросил я.
— Да, конечно, — ответила сестра Ангелина.
— Отлично, — сказал я, начиная соображать, кому бы позвонить, если представится возможность.
Клер была вне пределов досягаемости. А кому еще? Кому-нибудь из коллег в университете? Пусть только для того, чтобы сообщить: у меня в столе лежат копия моей рукописи о Максе Касле и моя полная, чрезвычайно критическая статья о Саймоне Данкле. На всякий случай я бы хотел, чтобы о моих писаниях знал кто-то еще, кроме Анджелотти.
На какой такой случай? Я повернулся к сестре Ангелине и выдавил из себя смешок.
— Я полагаю, пропасть без вести в океане здесь невозможно.
Она ответила мне приятной улыбкой, хотя, конечно же, и понятия не имела, что я имею в виду.
— Нет, этого вам нечего бояться, — Ее глаза стали еще более внимательными.
— Отлично, — сказал я. — Просто великолепно.
— Как видите, океана поблизости нет, — Она повела рукой, демонстрируя великолепный вид за окном машины: со всех сторон — отвесные зубчатые скалы.
— Отлично, — сказал я еще раз.
Меня как-то странно утешили ее слова. Я вдруг понял, что мое лицо расплылось в глуповатой улыбке. Зачем она? Но убрать ее — выше моих сил. Пусть уж остается. Мой рот снова начал говорить. Что-то он скажет теперь, думал я. Он сказал:
— И большая птица вряд ли унесет. — Я счел это поводом для смеха — и рассмеялся, расплескав кофе на обивку.
— Вряд ли, — согласилась Ангелина.
— Отлично, — сказал я. — Скоро я окажусь во внутреннем святилище, да?
— О да, — ответила она, — Вы будете в полной безопасности, о вас позаботятся.
— Отлично, — сказал я еще раз. Потому что это же здорово — находиться в безопасности да еще когда о тебе заботятся. И кофе был отличный. От него мне становилось тепло и приятно. И начало клонить в сон. В такой спокойный сон. Это было вполне объяснимо: мне требовался отдых.
Сестра Ангелина, вероятно, знала об этом. Она взяла из моей руки кружку, чтобы не расплескивался кофе. И это тоже было здорово, потому что моя рука отяжелела и едва двигалась.
— Если хотите, можете прислониться ко мне, — сказала она.
Я хотел. Но я спросил:
— А это позволяется? — Ведь она же была монахиней, а, значит, девственницей. Красивой, дружелюбной, уютной девственницей.
— Конечно, — сказала она, подставляя плечо, чтобы я не упал.
Я должен поблагодарить ее, подумал я. Но сколько трудов. Мне удалось приоткрыть глаза и шевельнуть губами, что-то сказать — я сам не знал что. Но сестра Ангелина поняла. Она улыбнулась мне и придвинулась поближе.
— Вы не споете… ту песню? — спросил я, вовсе не чувствуя уверенности в том, что она меня поняла.
Я словно бы бормотал едва слышно. Но она знала, что мне нужно. Она принялась напевать ту песенку об одиночестве, невезении и темной, темной ночи. Я решил, что имя Ангелина очень ей подходит. Она была похожа на ангела, что парит надо мной, давая защиту. Глаза у нее были умные и красивые, красивые и умные. И внутри них — да, да, я видел это, — как и все вокруг, становилось темнее и еще темнее. Впуская меня, открывались двери.