По ту сторону Ла-Манша

— Истинна одна или другая.

Сверх этого она ничего не сказала и умерла два дня спустя, но из-за лихорадки, отчаяния или отступничества — Пьер Шеньи так и не понял.

Следующим отрекся мальчик Даниель девяти лет. Его увели в церковь религии короля и объяснили, что Анна Руже, которая заменила ему мать, ожидает его на Небесах и что, конечно, он когда-нибудь обязательно снова с ней увидится, если только перестанет прилежать ереси и не предпочтет гореть в Аду. Потом ему показали прекрасное облачение и позолоченный реликварий, хранивший мизинец святого Бонифация; он вдыхал запах ладана и рассматривал чудовищ, изваянных под хорами, — чудовищ, с которыми непременно встретится, если по доброй воле предпочтет гореть в Аду. И на следующее воскресенье во время мессы Даниель Шеньи публично отрекся от храмового культа. Его обращение было воспринято с великой и внушительной торжественностью, а потом его ласкали и хвалили женщины религии короля. В следующее воскресенье Пьер Шеньи и его старший сын хотели помешать драгунам отвести Даниеля к мессе; их избили, а мальчика все равно отвели в церковь. Оттуда он не вернулся, и священник сообщил Пьеру Шеньи, что его поместили в безопасное от измены место — в Колледж иезуитов по ту сторону Монтань-Нуар, и что его обучение там будет оплачивать семья, пока она не сочтет за благо отречься от ереси.

Теперь среди еретиков остались только упрямцы. И вот тогда-то интендант назначил сборщиком подати ведущего протестантского землевладельца в их области Пьера Аллонно, сеньора Ле Болье, fermier^[108] де Куто. И мгновенно его официальной обязанностью стало тут же уплатить все накопившиеся недоимки всех приверженцев культа с того дня, когда была введена подать. Ему это было не по силам, но, будучи тут же разорен, он уже не мог втайне помогать упрямцам.

Трое драгунов прожили во дворе Шеньи два месяца. Все куры и обе свиньи были съедены, вся мебель за малым исключением была истоплена, древесина Пьера Шеньи была сожжена вся, кроме кучи ничего не стоящих обрезков в глубине мастерской. Те в городе, кто мог оказать помощь семье, были равно обездолены. Каждый день Пьер Шеньи и его сын Анри были вынуждены бродить по лесам и лугам, чтобы раздобыть еды. Двое солдат ходили с ними, оставляя офицера сторожить Марту. Добыть достаточно еды для шести ртов было трудно, а два драгуна не оказывали никакой помощи в погоне за кроликом или в поисках грибов. Если еды было недостаточно, чтобы солдаты наелись до рыгания, семья Шеньи оставалась голодной.

Вернувшись после такой ежедневной фуражировки, Пьер Шеньи и Анри Шеньи обнаружили, что офицер уложил Марту Шеньи тринадцати лет с собой в кровать. Это зрелище вызвало у Пьера Шеньи много гнева и отчаяния; только его религия помешала ему в ту же самую ночь постараться убить офицера.

На следующий день офицер решил сопровождать двух еретиков в поисках еды, а один солдат остался сторожить Марту. Этот солдат тоже уложил ее с собой в кровать. Никаких объяснений не предлагалось, никакие объяснения не требовались. Марта Шеньи отказывалась говорить с отцом или братом о том, что произошло.

Девять дней глядя, как с его сестрой обходятся как с блудницей, Анри Шаньи отрекся от своей веры. Но это не помешало драгунам по-прежнему класть его сестру в кровать, как блудницу. И вот в следующее воскресенье в церкви Анри Шеньи выплюнул изо рта святую облатку и святое вино, которые принял от священника. За это кощунство против тела и крови Господа Нашего Анри Шеньи, как положено, предстал перед епископским судом, был приговорен к смерти и передан солдатам, которые сожгли его огнем.

Потом солдаты разлучили Пьера Шеньи с дочерью, не разрешали им разговаривать друг с другом. Марта вела хозяйство и блудила с драгунами, ее отец охотился для пропитания и рубил в лесу дрова, потому что осенний воздух теперь становился знобким. Пьер Шеньи, который перенес тягчайшие страдания, решил неколебимо противиться отступничеству до последнего вздоха. Его дочь была столь же тверда в своей вере и переносила свои ежедневные испытания со стойкостью мученицы.

Как-то утром, когда офицер забрал ее к себе в кровать, но против обыкновения был с ней не слишком груб, на нее обрушилась жестокая неожиданность. Офицер имел обыкновение говорить с ней на грубом языке севера, пока пользовался ею, как блудней, выкрикивать слова, а потом негромко бормотать. Она к этому привыкла, и иногда это помогало ей легче переносить мучения, так как она могла внушить себе, что мужчина, произносящий слова с севера, сам так же далек, как север.

---

108 фермер (фр.).