Темный карнавал

— Учительница?

Он сделал несколько шагов по тропе.

— Учительница!

Он замер, вглядываясь вперед. Деревья смыкали над тропой свои кроны, в которых шелестел ветер.

— Учительница!

Эдвин шел вперед медленно, но упрямо. он обернулся. Позади лежал его привычный Мир, окутанный безмолвием. Он уменьшался, он был маленьким! Как странно видеть его меньшим, чем он был всегда. Ведь он казался ему таким огромным! Эдвин почувствовал, как замерло у него сердце. Он шагнул обратно к дому, но, испуганный его безмолвием, повернулся и двинулся вперед по тропе.

Все было таким новым — запахи, цветы, очертания предметов. «Если я уйду за эти деревья, я умру», — подумал он. Так говорила Мать: «Ты умрешь, ты умрешь». Но что такое смерть? Другая комната? Голубая комната, зеленая комната, больше всех комнат, какие он видел! Но где же ключ? Там, впереди, большая железная клетка. Она приоткрыта! А за ней большущая комната с голубым небом и зеленою травой и деревьями! О, Мама, Учительница...

Он побежал вперед, споткнулся, упал, вскочил и снова бросился вперед, плача, причитая и издавая еще какие-то неведомые ему самому звуки. Он добежал до калитки и выскользнул через нее. Вселенная сужалась за ним, но он даже не обернулся, чтобы проститься с ней. Он бежал вперед, а старые его Миры уменьшались и исчезали.

Полицейский протянул зажигалку прохожему, попросившему прикурить.

— Ох, уж эти мальчишки! Никогда их не поймешь...

— А что случилось? — спросил прохожий.

— Да, понимаете, несколько минут назад тут пробегал один парень. Он плакал и смеялся одновременно, плакал и смеялся. Он прыгал и дотрагивался до всего, что ему попадалось. До фонарных столбов, афиш, телефонных будок, собак, людей. А потом он остановился передо мной, посмотрел на меня и еще на небо. Видели бы вы, какие слезы были у него на глазах! И все время он бормотал что-то странное.

— И что же он бормотал? — спросил прохожий.

— Он бормотал: «Я умер, я умер, я счастлив, что я умер, как хорошо быть мертвым!» — Полицейский задумчиво потер подбородок.

— Наверное, придумали какую-нибудь новую игру.

Коса

The Scythe, 1943

Переводчик: Н. Казакова

Дорога закончилась.

Долго петляя по долине среди выжженных, покрытых редким кустарником склонов, обходя одиноко стоящие деревья, пройдя через пшеничное поле, такое неожиданное в этой глуши, дорога закончилась. Оборвалась, уперевшись в порог небольшого, аккуратно выбеленного дома, который стоял посреди непонятно откуда взявшегося поля.

С тем же успехом она могла и не кончаться, поскольку бензобак дряхлого драндулета, подъехавшего к дому, был почти пуст. Дрю Эриксон, остановив машину, продолжал сидеть, молча разглядывая тяжелые, натруженные руки, отпустившие руль.

Молли, свернувшаяся на заднем сиденье, заворочалась и сказала:

— Наверно, на развилке мы не туда свернули.

Эриксон молча кивнул.

Потрескавшиеся бескровные губы были почти не видны на влажном от пота лице. С трудом разлепив их, Молли без всякого выражения спросила:

— Ну и что мы теперь будем делать?

Эриксон, не отвечая, продолжал изучать свои руки, руки крестьянина, привыкшие за долгую жизнь возиться с землей, ухаживать за ней, оберегать ее от зноя, ветров и засухи.

Начали просыпаться дети, и гнетущую тишину нарушили возня и целый ливень недоуменных вопросов и жалоб. Выглядывая из-за отцовского плеча, они галдели:

— Ма, а что мы остановились?

— Ма, а когда будем есть?

— А можно, я что-нибудь съем?

Эриксон закрыл глаза, не в силах смотреть на свои руки. Он молчал. Жена, дотронувшись до его запястья, осторожно спросила:

— Дрю, может, нам дадут здесь что-нибудь поесть?

Мужчина побагровел, в уголках губ запузырилась слюна, и капельки ее падали на ветровое стекло, пока он кричал:

— Никто из моей семьи никогда не попрошайничал и не будет попрошайничать.

Молли чуть сильнее сжала его запястье, и, обернувшись наконец, он посмотрел ей в глаза. Увидев ее лицо, глаза Сюзи и Дрю-младшего, Эриксон странно обмяк и ссутулился.

Когда лицо его приобрело прежний цвет и привычно окаменело, Дрю медленно вылез из машины и, сгорбившись, неуверенной походкой больного пошел к дверям дома.

Эриксон добрел до порога и несколько раз постучал в незапертую дверь. В доме царило безмолвие, только белые занавески на окнах чуть колыхались в потоках нагретого воздуха.