Единственное, для чего нужен второй человек. Когда они тянули, по полотну словно бы пробегал некий ток — нечто объединяющее, словно не только в простыне дело. Странное влечение: сперва тянете вы, точно пытаясь отдалиться друг от друга, но простыня вас не пускает, а потом как бы сама начинает вас тянуть, сбивая с ног, и подтаскивает друг к дружке. Неужели так всегда?
— Ой, я не тебя имела в виду, — сказала мать и неожиданно обняла Марту.
— Какого сорта был папа? — спросила Марта позже, в
тот же день.
— В смысле «какого сорта»? Папа был… папа.
— Я спрашиваю, кто он был, подлец или бесхребетник. Который из них?
— Даже не знаю…
— Ты говорила, они бывают только двух сортов. Ты так
сказала. Кто он был?
Мать пристально посмотрела на нее. Какая-то новая напористость.
— Ну что ж, если уж выбирать одно из двух, то он был бесхребетник.
— А как можно узнать?
— Что он был бесхребетник?
— Нет, как отличить подлецов от бесхребетннков?
— Марта, ты до таких вещей еще не доросла.
— Мне нужно знать.
— Нужно знать? Зачем?
Марта замялась. Она знала зачем, но вслух сказать боялась.
— Чтобы я не повторила твоих ошибок.
И осеклась, потому что ожидала от матери слез. Но плач был теперь не в характере ее матери. Взамен мать разразилась сухим смешком — то был ее нынешний коронный номер.
— Какое мудрое дитя я родила. Смотри, Марта, не состарься прежде времени.
Ага, репертуар обновился. «Не зарывайся». «Где это ты набралась таких мыслей?» А теперь, значит, «не состарься прежде времени».
— Почему ты мне не хочешь сказать?
— Я расскажу тебе все, что знаю, Марта. Но ответ тут один: их распознаешь слишком поздно, если судить по моей жизни. А моих ошибок ты не повторишь, потому что каждый совершает свои ошибки, такое уж правило.
Марта тщательно рассмотрела лицо матери.
— От твоего совета толку немного, — заявила она.
Но в конечном итоге совет принес свои плоды. Она росла, ее характер строился, и вот, когда она перестала зарываться и стала все делать по-своему, и достаточно поумнела, чтобы догадываться, когда лучше прикинуться неумной, и вот, когда она открыла для себя друзей, светскую жизнь и новый вид одиночества, когда она переехала из деревни в город и начала накапливать свои будущие воспоминания, она приняла материнское правило: старшие свои ошибки совершили, твой черед совершать твои. Из этого правила вытекало логическое следствие, которое стало одним из параграфов личного кодекса Марты: когда ты старше двадцати пяти, сваливать вину на родителей запрещается. Конечно, за исключением случаев, когда родители сделали с тобой что-нибудь ужасное — изнасиловали, убили, отобрали все деньги и продали в публичный дом, — но если у тебя нормальная биография и нормальный жизненный путь, если ты наделен средним умением жить и средними умственными способностями (коли они у тебя выше среднего, так вообще…), родителей ни в чем винить нельзя. Конечно, иногда все равно срываешься — больно уж велик соблазн. Если б только они купили мне ролики, как обещали, если б только они не запрещали мне встречаться с Дэвидом, если б только они были другими, поласковее, побогаче, поумнее, попроще. Если б только меня чаще гладили по голове; если б только меня почаще пороли. Если б только меня больше хвалили; если б только меня хвалили исключительно за дело… Нет уж, к черту эти пустые рассуждения. Конечно, и Марта испытывала подобные чувства, как же, бывало: иногда ее так и подмывало поцацкаться с обидами, но она тут же одергивала себя. Ты — сама себе голова, детка. Травмы — обычная составляющая детства. Сваливать вину на других давно уже запрещено. Запрещено.
Но была одна рана, тоненькая, но неискоренимо-болезненная заноза, от которой она так и не нашла средства. Она окончила университет и приехала в Лондон. Она сидела в офисе, делая вид, что страшно довольна своей работой; сердце у нее немножко ныло — ничего серьезного, так, один мужик, привычная буря в стакане воды; у нее были месячные. Все это она запомнила. Зазвонил телефон.
— Марта? Это Фил.
— Кто? — В ее голове возник образ одного противного живчика в красных подтяжках.
— Фил. Филип. Твой отец.
Она не знала, что и сказать. Спустя какое-то время, словно своим молчанием она ставила его статус под сомнение, он подтвердил еще раз:
— Папа.
Он спрашивал, нельзя ли им встретиться. Может быть, как-нибудь за ленчем? Он знает одно местечко, которое, как ему кажется, ей понравится, и она еле удержалась от вопроса: «Тебе-то почем знать?» Он сказал, что надо много о чем поговорить, он считал, что им обоим не следует ждать слишком многого от встречи. В этом она с ним согласилась.