Вождение вслепую

Он сказал:

— Тебе не обязательно идти дальше. В какой стороне твой дом? Можешь отправляться к себе. Но если убежишь, больше не приходи — я не стану с тобой встречаться ночь за ночью. Мне это не под силу. У тебя есть выбор. Хочешь — беги!

Мрак летней ночи вдохнул ее спокойное тепло.

Ответом была ее рука, потянувшаяся к его лицу.

На следующее утро, спустившись по лестнице, Хэтти застала бабушку, тетю Мод и кузена Джейкоба, которые за обе щеки уминали остывший завтрак и не сильно обрадовались, когда она тоже подвинула себе стул. Хэтти вышла к ним в унылом длинном платье с глухим воротом. Ее волосы были собраны в небольшую тугую кичку, на тщательно умытом лице бескровные губы и щеки казались совсем белыми. От подведенных бровей и накрашенных ресниц не осталось и следа. Ногти, можно было подумать, никогда не знали блестящего лака.

— Опаздываешь, Хэтти, — как сговорившись, протянули все хором, стоило ей только присесть к столу.

— На кашу не налегай, — предостерегла тетя Мод. — Уже полдевятого. В школу пора. Директор тебе задаст по первое число. Нечего сказать, хороший пример учительница подает ученикам.

Все трое сверлили ее глазами. Хэтти улыбалась.

— За двадцать лет впервые опаздываешь, Хэтти, — не унималась тетя Мод.

Все так же улыбаясь, Хэтти не двигалась с места.

— Давно пора выходить, — сказали они.

В прихожей Хэтти прикрепила к волосам соломенную шляпку и сняла с крючка свой зеленый зонт. Домочадцы не спускали с нее глаз. На пороге она вспыхнула, обернулась и посмотрела на них долгим взглядом, будто готовилась что-то сказать. Они даже подались вперед. Но она только улыбнулась и выскочила на крыльцо, хлопнув дверью.

Предрассветный гром

Thunder in the Morning, 1997 год

Переводчик: Е. Петрова

В начале это было похоже на далекую грозу: то ли отголосок грома, то ли порыв ветра, то ли просто движение воздуха. Улицы давно опустели по велению курантов на здании суда. Пару часов назад горожане стали поглядывать на огромный белый циферблат, потом сложили свои газеты, поднялись с качалок на верандах, скрылись в домах, уже погрузившихся в летнюю ночь, потушили свет и улеглись в прохладные постели. И все это свершилось по воле башенных курантов, которые всего-навсего возвышались над сквером. Теперь на улице не было ни души. Фонари посылали вниз снопы света, которые отражались бликами на асфальте. Временами от какой-нибудь ветки отрывался лист и с шелестом падал на землю. Ночь стояла — ни зги, даже звезд было не разглядеть. Почему — трудно сказать. Можно, конечно, предположить, что горожане дружно смежили веки, а с закрытыми глазами звезды не больно-то разглядишь. Вот такая была темнотища. Впрочем, кое-где, за оконным переплетом — если кому придет в голову заглядывать в темную комнату — можно было заметить светящуюся красную точку и ничего более: это хозяин дома, страдающий бессонницей, прибегал к помощи никотина и мерно раскачивался в кресле-качалке, не задвигая лампы. Наверно, у себя в спальне кто-то тихо покашливал или ворочался под простынями. Но на улице не было слышно даже патрульного полицейского, который обычно меряет шагами тротуар, держа в опущенной руке дубинку.

Стало быть, тот отголосок грома пришел издалека. Сперва дал о себе знать по ту сторону оврага — прокатился по окраинной улице, пробившись через три квартала непроглядного мрака. Он, этот гром, наметил маршрут и двигался кратчайшей дорогой, впотьмах переправился через овраг по мосту в створе Вашингтон-стрит, свернул за угол — и вот, пожалуйста, он уже в начале нужной улицы!

Именно так, с шорохом, шарканьем и жадным гулом появилась меж домов и деревьев железная мусороуборочная машина мистера Бритта. Это был настоящий смерч с воронкой, который, разъезжая по городу, с ворчанием, ропотом и хлюпаньем ощупывал впереди себя асфальт большими роторными щетками, похожими на крышки люков; под ними крутились щетки поменьше, в форме валиков — они-то и подгребали под машину весь мелкий мусор, разбросанный представителями рода человеческого: корешки билетов на сегодняшнее представление в варьете «Элит», обертку от прямоугольного пластика жевательной резинки, который к тому времени превратился в безвкусный клейкий комок и был налеплен на крышку секретера; обертку от леденцов из бара, которые уже успели скрыться и спрессоваться в гармошке-желудке некоего юноши, находящегося сейчас в замке с куполом, в комнате чудес. И тому подобный хлам: пересадочные трамвайные билеты до Шахматного парка, до морга «Вековой дуб», до северной окраины Чикаго, до Зайон-Сити, рекламные купоны с приглашением посетить новый, блистающий хромированной фурнитурой салон причесок на Центральной улице. Все это подбирали огромные движущиеся усы машины, на самом верху которой по-королевски восседал в седле из кожи и металла сам мистер Роланд Бритт, тридцати семи лет (непонятный возраст, на перепутье между вчерашней и завтрашней порой). В некотором роде он был копией своей машины, которой диктовал собственную волю, властно положив ладони на руль. Над губой у него кудрявилась полоска усов, а шевелюру представляли растущие поодиночке волоски, которые, как могло показаться на подъезде к фонарям, сами совершали круговые движения, приплюснутый нос беспрестанно хлюпал, не уставая дивиться окружающему миру, вбирал его целиком и выдыхал через изумленный рот. И наконец руки его неизменно загребали все, что можно, и никогда ничего не отдавали. Это роднило его с машиной. Но так было не всегда. Бритт и не помышлял стать похожим на машину. Но когда на ней поездишь, она влезает в тебя через задницу и распространяется по всему организму, покуда желудок не взбунтуется, а сердце не зайдется маленьким красным волчком. Однако и машина, со своей стороны, тоже не имела желания становиться живым существом, таким, например, как Бритт. А ведь машины тоже меняются и мало-помалу становятся похожими на своих хозяев.