Орлиная степь

— Поверьте, я с удовольствием, но…

— А в чем дело? — перебил секретарь.

— Но я не знаком с сельским хозяйством, — досказал Краснюк несколько высокопарно, испытывая облегчение оттого, что хотя бы закончить фразу ему удалось честно.

— Поможем, — пообещал секретарь.

— Но мне будет трудно.

— А вы ищете легкой работы? — с удивлением спросил секретарь. — Не ожидал… И на заводе и в райкоме о вас другого мнения.

Илья Ильич понял, что погиб.

— Вы подумайте, — сказал секретарь, намекая, что решение вопроса в конечном счете зависит от самого Краснюка.

— Я подумаю, — поспешно и растерянно пообещал Краснюк, чувствуя, что дальнейший разговор только повредит его партийной репутации.

Анна Ефимовна заорала на весь дом, услыхав, что мужа посылают на работу в деревню, но, тут же овладела собой: не Илья Ильич, а она была главой семьи, и ей не подобало проявлять слабость. Длинное, по-лошадиному вытянутое лицо Анны Ефимовны мгновенно приобрело упрямое, своевольное выражение; словно бы закусив удила, сухолядая, в узких брюках, Анна Ефимовна быстро прошлась по комнате, затем присела у своей кровати к тумбочке, на которой стоял телефон, и схватила заветный блокнотик.

— Я уже действую, — объявила она музку.

Анна Ефимовна официально значилась заведующей костюмерным цехом местного театра. Из-за недостатка средств на оформление спектаклей работы в театре было мало. Но именно это обстоятельство как нельзя лучше устраивало Анну Ефимовну. За ширмой своего маленького театрального ателье она открыла большое частное ателье и орудовала в нем в поте лица своего: вела широкую спекуляцию редкими товарами, «обшивала» все «модное общество» города. Поэтому у Анны Ефимовны были широко разветвленные связи.

— Это свинство! — говорила она с негодованием, листая блокнотик. — Посылать к чертям на кулички! Да там не жизнь, а ужас! Ах, Илья, и как это некстати! Мне сейчас так некогда! У меня на днях премьера!

Но не успела Анна Ефимовна привести в движение свои связи, как секретарь райкома, пригласив Краснюка вторично, предложил ему немедленно выехать в Барнаул: туда срочно вызывались все кандидаты для работы в деревне. Анне Ефимовне пришлось оставить все свои дела и отправиться с мужем, чтобы лично вдохновлять его на сопротивление приуготованной ему беде.

Недели две чета Краснюков действовала денно и нощно, обивая казенные и частные пороги, осторожно, но всячески оттягивая решение дела. Боязнь быть исключенным из партии и здесь помешала Краснюку заявить честно, что он, до мозга костей городской человек, к тому же думающий только о сытой и покойной жизни, категорически не желает ехать в нелюбимую деревню. Илья Ильич всюду твердил то, что мог, по его разумению, твердить безнаказанно: он никогда не работал и не умеет работать в сельском хозяйстве. Но так говорили многие из тех, кого посылали в деревню, на это никто не обращал серьезного внимания.

Узнав о том, что одного из коллег Ильи Ильича за отказ ехать в деревню исключили из партии, Анна Ефимовна вдруг присмирела. Однажды, подсев к мужу, нащупывая пальцами замаскированную у него пышной рыжеватой шевелюрой круглую плешину, словно бы напоминая этим, что ей известны все мужнины секреты, она заговорила на редкость ласково:

— Илюша, но ведь ты в самом деле не умеешь работать в сельском хозяйстве! Совершенно не умеешь!

— Конечно! Что за разговор?

— Ты знаешь только трактор…

— Только!

— Но ведь этого мало?

— Послушай, что ты меня изводишь?

— Илья, молчи, я говорю дело, — одернула его Анна Ефимовна. — Довольно рисковать, надо ехать!

— Ты с ума сошла! — завопил Краснюк.

— Абсолютно здорова.

— Но как я там буду жить? Я не представляю! Как работать?

— Не будем, Илья, мудрить: работай как умеешь, — сказала Анна Ефимовна строго. — Можешь даже гореть на работе день и ночь. Я абсолютно спокойна; тебя снимут еще на посевной, а если нет — на уборке. Они тебя не знают, а я знаю…

— Что ты этим хочешь сказать? — обижаясь, спросил Илья Ильич.

— Ничего нового, Илья!

— Ты что, считаешь меня дураком? — вдруг взбунтовался Краснюк. — Тогда я поеду и докажу, как умею работать!

— Поезжай, докажи! — безжалостным тоном отвечала Анна Ефимовна, дымя папиросой. — Это совершенно безопасно, но зато никаких подозрений. А мы тебя будем ждать. Тебе дадут выговор — и ты дома. Сами виноваты. Я думаю, мы еще успеем съездить осенью в Крым… А чтобы дело вышло наверняка, бери назначение в самую захудалую станцию.