Орлиная степь

— А-а, су-ука!

В тот же момент и волчица, сторожившая каждое движение своего врага, всем телом метнулась вперед, в воздух, точно сорвавшись с крюка, который держал ее у земли, и без ошибки поймала пастью рукоятку кнута. Леонид рванул рукоятку к себе, но волчица впилась в нее зубами намертво: упираясь и пятясь, она стала со злобным рычанием мотать и вертеть головой. Она неистовствовала, стараясь овладеть единственным оружием человека. Она так изворачивалась всем телом и так крутила головой, что ременный кнут сам собой вдруг обвился вокруг ее морды. В тот же миг почти автоматически сработала левая рука Леонида: она схватилась за кнут, разом натянула его до отказа и в два счета обвила вокруг свободного конца рукоятки, у самых губ волчицы! В азарте борьбы волчица на сотую долю секунды опоздала почуять опасность; она успела рвануться назад, но не успела разжать пасть: челюсти ее были уже крепко стянуты тонким сыромятным кнутом, а оба конца рукоятки, которую она держала за клыками, теперь уже находились в руках человека. Собрав все силы, пружиня все мускулы, она взметнулась на задние ноги. Леонид отшатнулся назад, но все же устоял и тут же услышал, как из ноздрей волчицы в лицо ударили горячие струи. В глазах Леонида сделалось темным-темно. Он не видел даже ноздрей волчицы, из которых било жаром. Он видел лишь глаза волчицы…

От стана долетел дикий крик и топот. Леонид очнулся, увидел перед собой морду волчицы и вдруг так крутнул ее голову справа налево, что у нее хрустнули шейные позвонки, — она сорвалась с ног и вместе с Леонидом грохнулась на землю. За время борьбы пальцы Леонида так прикипели к концам рукоятки, что и падая он не выпустил их; на счастье, он сразу же всей грудью навалился на бок волчицы — она застонала, как под ножом, и бешено забила в воздухе задними ногами…

Рядом раздался истошный вопль Ионыча:

— Ми-илый, да ты ж ее сострунил!

— Вяжи-и-и!

III

В центре стана на чистом месте заранее был врыт в землю и закреплен на растязкках высокий, гладко оструганный сосновый шест, привезенный из Лебяжьего. Теперь на нем подняли новенький флаг сочного алого цвета. Утренний ветерок, всегда будто поторапливающий степь пробуждаться на зорьке, немедленно подхватил флаг и начал весело, с шумком полоскать его в чистом воздухе, А потом выглянуло солнце, и флаг весь вспыхнул и еще сильнее затрепетал, зашумел, точно летящее над степью пламя.

— Вот и нарядили степь! — с гордостью произнес Ионыч.

Горячий, шумный флаг неожиданно зажег в душе Леонида удивительное чувство волнения и восторга. Нечто похожее он испытал однажды на войне, когда его родной бригаде вручалось гвардейское знамя. Взгляд Леонида внезапно стал лучистым и влажным. В эту минуту он забыл обо всем, что мучило его совсем недавно.

— Это хорошо сказано! — воскликнул он, а потом, вздохнув, продолжал задумчиво: — Ну что ж, одни поднимают флаги на вершинах гор, другие — в ледяных пустынях…

Разгадывая мысли Леонида, Ионыч заметил:

— Здесь тоже не просто поднимать!

— Я вот о чем сейчас думаю… — продолжал Леонид, — Сколько же таких вот флагов, поднимется сегодня на всех целинных землях! Не меньше, чем в Москве! Да, нарядим степь!

Ионыч оглянулся на соструненную волчицу, которая лежала поодаль, и тронул Леонида за локоть:

— Гляди, как мечется!

Подойдя вместе со всеми к волчице, он опустился на одно колено возле ее морды и заговорил:

— Что, серая, не по нраву красные-то флаги?…Искать коней Леонид ушел с чувством стыда

за свои мысли, которым дал волю нынешней ночью. Ничто пока не изменилось к лучшему. Что было неизбежным вчера, оставалось неизбежным и сегодня. Но сознание необходимости объяснения со Светланой почему-то не вызывало у него сейчас предчувствия неотвратимой беды.

Пригнав коней к южной опушке колка, Леонид повстречал встревоженно-серьезного Петро-вана. Легко было догадаться, что в бригаде — новые неприятности.

— Опять новости?

— Дерябины дружки уходят, — хмуро ответил Петрован.

Вопреки ожиданиям Петрована бригадир воспринял неприятную весть весьма сдержанно, лишь слегка побледнел да сдвинул брови…

— Позавтракали? — поинтересовался он, трогаясь с места.

— Завтракают.

Приладясь к шагу бригадира, явно одобряя его сдержанность, Петрован заговорил с возмущением:

— Знамо, дураки. Думают, так мы и заплакали. Не заплачем! Скатертью дорога!