Мужчины не ее жизни

Это занятие превратилось у него в еженощный ритуал, но вот как-то раз, едва он успел приступить к своим сладострастным упражнениям, как раздался стук в дверь, на которой не было замка, а потом голос Теда:

— Эдди, ты не спишь? Я вижу у тебя свет. Можно нам войти?

Эдди, вполне понятно, вскочил как ошпаренный. Он натянул на себя все еще влажные и отвратительно холодные трусики, которые сушились на подлокотнике кресла у кровати, и устремился с фотографией в ванную, где неровно водворил ее на соответствующий гвоздик в стене.

— Заходите! — крикнул он, открывая дверь, и только тут вспомнил о двух клочках бумаги, оставшихся на стекле фотографии и скрывающих ноги Томаса и Тимоти. К тому же дверь в ванную он оставил открытой, и сделать что-либо теперь было уже поздно — Тед с Рут на руках стоял в дверях гостевой спальни.

— Рут приснился сон, — сказал ее отец. — Правда, Рути?

— Да, — ответила девочка. — Плохой сон.

— Она хотела убедиться, что одна из фотографий все еще здесь. Я знаю, что мамочка Рут эту фотографию не уносила в другой дом, — объяснил Тед.

— Вот как, — сказал Эдди — ему казалось, что девочка видит его насквозь.

— У каждой из этих фотографий есть своя история, — сказал Тед, глядя на Эдди. — И Рут знает все эти истории, правда, Рути?

— Да, — снова сказала девочка. — Вот она! — воскликнула Рут, указывая на фотографию, висящую над ночным столиком у помятой кровати Эдди.

Кресло, которое было подтянуто вплотную к кровати в известных целях, стояло не на своем месте, и Теду с Рут на руках пришлось неловко обойти его, чтобы получше рассмотреть фотографию.

На фотографии Тимоти, ободравший коленку, сидит в просторной кухне на столе. Томас демонстрирует медицинский интерес к царапине брата — он стоит рядом с Тимоти, держа бинт в одной руке и пластырь в другой, изображая доктора, лечащего окровавленную коленку. Тимоти в то время был, видимо, на год старше, чем Рут сейчас. Томасу, вероятно, было семь.

— У него кровь на коленке, но он поправится? — спросила Рут у отца.

— Он поправится. Ему только нужно забинтовать коленку, — сказал Тед девочке.

— И без всяких швов и иголок? — спросила Рут.

— Без всяких. Только забинтовать.

— Он только чуть-чуть сломался, но он не умрет, правда? — спросила Рут.

— Правда, — ответил Тед.

— Пока не умрет, — добавила четырехлетняя девочка.

— Да, Рути.

— Тут крови совсем немножко, — заметила Рут.

— Рут сегодня порезалась, — объяснил Тед. Он показал Эдди пластырь, наклеенный на стопу девочки. — Она наступила на ракушку на пляже. А потом ей приснился сон…

Рут, удовлетворенная историей про ободранную коленку и фотографией, теперь смотрела через плечо отца — ее внимание привлекло что-то в ванной.

— А где ножки? — спросила девочка.

— Какие ножки, Рути?

Эдди пришел в движение — встал между Тедом и дверью в ванную.

— Что ты сделал? — спросила Рут у Эдди. — Что случилось с ножками?

— Рути, ты это о чем? — спросил Тед.

Он был пьян, но, даже и пьяный, Тед довольно уверенно держался на ногах.

Рут показала пальцем на Эдди.

— Ножки! — сердито сказала она.

— Рути, веди себя вежливо! — сказал ей Тед.

— Разве показывать пальцем невежливо? — спросила девочка.

— Ты знаешь, что это невежливо, — ответил ее отец. — Извини, что мы побеспокоили тебя, Эдди. У нас есть такая традиция — показывать Рут фотографии, когда она хочет их увидеть. Но мы не хотели мешать тебе… она в последнее время мало их видела.

— Ты можешь приходить смотреть на фотографии когда угодно, — сказал Эдди девочке, которая продолжала сердито смотреть на него.

Они были в коридоре перед дверью в спальню Эдди, когда Тед сказал:

— Рути, скажи Эдди: «Спокойной ночи».

— Где ножки? — повторила свой вопрос Эдди девочка. Она по-прежнему видела его насквозь. — Что ты с ними сделал?

Они пошли по коридору, и отец говорил Рут:

— Ты меня удивляешь, Рути. Ты ведь всегда была вежливой девочкой.

— Я и сейчас вежливая, — сердито сказала Рут.

— Так.

Что еще говорил Тед дочке, Эдди не услышал. Естественно, как только они ушли, Эдди стремглав помчался в ванную и отлепил бумажки от ног мертвых мальчиков и влажной салфеткой стер со стекла следы скотча.

Первый месяц этого лета Эдди О'Хара был настоящей мастурбационной машиной, но он больше никогда не снимал фотографию Марион со стены ванной и никогда больше и не помышлял о том, чтобы спрятать ноги Томаса и Тимоти. Вместо этого он мастурбировал почти каждое утро в собачьей будке, где, как ему представлялось, никто не сможет его прервать или застать за этим занятием.