Мужчины не ее жизни

Фундамент растрескался. Два небольших стандартных навеса — издевательская замена того, чем когда-то был этот вокзал. Под навесами две скамейки. (В этот холодный, промозглый воскресный вечер в конце ноября скамейки пусты.) Чтобы хоть как-то скрыть запустение некогда процветавшей железной дороги, здесь растет живая изгородь неухоженной бирючины. Заброшенные останки вокзала, и телефонная будка под открытым небом, и асфальтовая платформа, тянущаяся на пятьдесят ярдов вдоль путей… увы, преимущественно зажиточный Бриджгемптон мирится с таким положением.

В этой своей убогой части Мейпл-лейн вымощена асфальтом, положенным на исходный цемент. Обочины здесь гравийные и нечеткие, тротуаров нет. Уличное движение в этот ноябрьский вечер тут совершенно замерло. Впрочем, на Мейпл-лейн напряженное уличное движение бывает не часто; объясняется это не только небольшим количеством пассажирских поездов, останавливающихся в Бриджгемптоне, но еще и тем, что сами эти поезда представляют собой перепачканные сажей реликты. Пассажиры должны выходить из них, как в седой древности, — по ржавым ступенькам в конце каждого вагона.

Рут Коул, как большинство людей ее уровня доходов, никогда не пользовалась поездом; в Нью-Йорк и из Нью-Йорка Рут добиралась маршруткой. Эдди, хотя его достаток был явно ниже, чем у Рут, обычно тоже пользовался маршруткой.

В Бриджгемптоне не наберется и пяти-шести такси, ожидающих прибытия поезда, с которого может сойти один или два пассажира; например, с вечернего пятничного «Каннонболл экспресса», который прибывает ровно в 18.07 (отбыв с Пенн-стейшн в 16.01). И вообще, западная оконечность Мейпл-лейн — зрелище запущенное, убогое и печальное. Машины, после короткой остановки поезда у платформы, припускающие по улочке на восток или на юг по Корвит-авеню, словно спешат поскорее убраться оттуда.

Так что же удивительного в том, что и Эдди О'Хара хотел убраться оттуда?

Из всех воскресных вечеров — в особенности в Гемптонах — воскресный вечер в конце долгих выходных на праздник Благодарения самый безлюдный. Даже сержант Хукстра, который имел все основания быть счастливым, чувствовал грусть этого вечера. В четверть двенадцатого того воскресенья Харри предавался своему новообретенному любимому занятию. Отставной сержант полиции мочился на лужайке за сагапонакским домом Рут. Бывший полицейский повидал немало уличных проституток и наркоманов, мочившихся на улицах в квартале красных фонарей, но до своего знакомства с лесами и полями Вермонта и лужайками Лонг-Айленда Харри и понятия не имел, какое совершенное удовлетворение может дать акт мочеиспускания под открытым небом.

— Харри, ты там опять писаешь на улице? — позвала его Рут.

— Я смотрю на звезды, — сказал Харри.

Звезд на небе в этот вечер не было. Хотя дождь уже прекратился, небо было черным, а воздух заметно похолодал. Непогода ушла в океан, но северо-западный ветер оставался пронзительным; какую бы погоду он ни сулил, небеса были мрачными. По любым меркам вечер был безотрадный. Слабые отсветы на северном горизонте происходили от фар автомобилей, везущих запоздалых ньюйоркцев назад в город; на шоссе Монтаук, даже на его западных полосах, было на удивление мало машин для воскресного вечера. Плохая погода спугнула всех, и люди уехали в город раньше обычного. Харри вспомнил, что дождь — лучший полицейский.

Потом раздался траурный свисток идущего на восток поезда с остановкой в 23.17 — последнего поезда этого вечера. Харри повел плечами от холода и вернулся в дом.

Из-за этого поезда Эдди О'Хара не ложился в постель; он ждал, когда он пройдет, потому что ему невыносимо было лежать без сна в кровати, которая ходит ходуном с каждым прибытием и отправлением. Эдди всегда ложился после отправления поезда с остановкой в 23.17.

Дождь прекратился, и Эдди, тепло одетый, вышел на крыльцо своего дома. Прибытие поезда в 23.17 вызвало несусветный лай соседских собак, хотя по улице не прошло ни одной машины. Кто будет садиться в восточный поезд в конце уикэнда на День благодарения?

«Никто», — подумал Эдди, хотя в этот момент и раздался звук одиночной машины, отъезжающей с парковки в западном конце Мейпл-лейн; машина направилась к Баттер-лейн, минуя дом Эдди.

Эдди остался на своем холодном крыльце, слушая звук уходящего поезда. Когда собаки перестали лаять, а грохот колес по рельсам стих, Эдди попытался насладиться краткой тишиной, необычным спокойствием.