Мужчины не ее жизни

До книг она получила от Теда столько, сколько потребовал ее адвокат: достаточно, чтобы можно было прожить. Взамен Тед требовал только, чтобы она не предъявляла никаких претензий на Рут.

Когда Тед умер, искушение позвонить было слишком сильным. Марион даже отключила свой телефон.

— Так я отказалась от телефона, — сказала она Эдди. — Это было не труднее, чем отказаться от уик-эндов.

Выходить на улицу по уик-эндам она перестала задолго до того, как отказалась от телефона. (Слишком много детей.) А если она куда и отправлялась, то старалась прибывать на место после наступления темноты — даже на Мейпл-лейн.

Марион перед сном захотела выпить. И она вовсе не имела в виду диетическую колу, бутыль которой, хотя и пустую, Эдди сжимал в руке. У Эдди в холодильнике оказалась открытая бутылка белого вина и три бутылки пива (на случай, если кто заглянет к нему). Была еще бутылка и кое-чего покрепче — односолодового шотландского виски, которую Эдди держал под раковиной в кухне, она предназначалась для самых почетных гостей и редких женщин, бывавших в его доме. В первый и последний раз он пил такой крепкий напиток в сагапонакском доме Рут после панихиды по Теду; в тот раз он даже удивился — настолько ему понравился вкус. (Было у него в доме и немного джина, хотя от одного запаха джина у него тошнота подступала к горлу.)

Так или иначе, но Эдди предложил Марион односолодовое виски в винном бокале — другой посуды у Эдди не было. Он даже и сам выпил. Потом, пока Марион мылась в ванной и готовилась ко сну, Эдди методически мыл винные бокалы в теплой воде с растворителем (в дополнение к чему засунул бокалы в посудомойку).

Марион в сорочке цвета слоновой кости, с распущенными волосами (волосы у нее были до плеч и еще белее, чем седина Эдди) удивила его в кухне, обняв сзади за талию и прижав к себе. Некоторое время в такой же невинной позе лежали они и в постели, пока наконец Марион не позволила своей руке убедиться в эрекции Эдди.

— Все такой же мальчишка! — прошептала она, держа его за то, что Пенни Пиарс когда-то называла «неустрашимый пенис», — давно это было; Пенни дала сему предмету и другое название — «героический петушок». Марион никогда не позволила бы себе такой глупости или вульгарности.

Потом они в темноте лежали лицом друг к другу, и Эдди лежал, как лежал когда-то, уткнувшись лицом в груди Марион, она прижимала его к себе, и ее пальцы гладили его волосы. Так они и уснули и проспали до 1.26, пока направлявшийся на запад поезд не разбудил их.

— Господи милостивый! — воскликнула Марион — этот ночной поезд был, вероятно, самым громким из всех.

В двадцать шесть минут второго самый глубокий ночной сон, но поезд проходил мимо дома Эдди до остановки у вокзала. В доме не только сотрясалась кровать и громыхали колеса — слышно было, как скрипят тормоза.

— Это всего лишь поезд, — успокоил ее Эдди, прижав к себе.

Ну и что с того, что ее груди увяли и провисли? Ведь совсем немного! И по крайней мере, у нее все еще были груди — мягкие и теплые.

— Эдди, да ты за этот дом не получишь ни цента. Ты уверен, что сможешь его продать? — спросила Марион.

— Это же Гемптоны, — напомнил ей Эдди. — Здесь можно продать что угодно.

В черноте ночи, когда они снова лежали без сна, проснулись и страхи Марион по поводу встречи с Рут.

— Наверно, Рут ненавидит меня, — сказала Марион. — И конечно, у нее есть для этого все основания…

— Не думаю, что Рут ненавидит тебя, — сказал ей Эдди. — Она просто сердится.

— Сердится — этого ничего, — сказала Марион. — Через это перешагнуть легче, чем через что-либо другое. Но что, если Рут не захочет, чтобы мы покупали этот дом?

— Это же Гемптоны, — снова сказал Эдди. — Кем бы она ни была и кем бы ты ни была — Рут ищет покупателя на этот дом.

— Эдди, я храплю? — вроде бы ни с того ни с сего спросила его Марион.

— Нет пока; пока я ничего такого не слышал, — сказал он.

— Ты мне скажи, если услышишь… нет, лягни меня, если я захраплю. Мне некому было сказать, храплю я или нет, — напомнила ему Марион.

Марион и в самом деле храпела, но Эдди, естественно, не сказал ей об этом и не лягнул ее. Он блаженно спал под ее храп, пока направлявшийся на восток поезд в 3.22 снова не разбудил их.

— Господи Иисусе, если Рут не продаст нам дом, я заберу тебя в Торонто. Я тебя куда угодно заберу, только чтобы не жить здесь, — сказала Марион. — Даже любовь не удержит меня здесь, Эдди. Как ты только это выносишь?