Мужчины не ее жизни

Внезапно он подумал об иной возможности использования листов, написанных им для Пенни Пиарс и показанных Теду. Когда появится Алис, эти записи будут полезны, чтобы ввести ее в курс дела; конечно же, нянька должна знать, что случилось, по крайней мере если она захочет понять, какие чувства обуревают Рут. Эдди сложил листы и сунул их в правый задний карман. Джинсы еще были мокроваты, потому что он надел их на мокрые плавки, которые были на нем на пляже. Десятидолларовая купюра, всученная ему Марион, тоже была влажной, как и визитка Пенни Пиарс с ее домашним телефоном, приписанным от руки. Он и то и другое сунул в свою дорожную сумку — они уже перешли в категорию сувениров, напоминающих о лете 58-го года; Эдди только-только начал понимать, что это лето стало и водоразделом в его жизни, и наследством, которое Рут будет нести с собой так же долго, как и свой шрам.

«Бедняжка», — думал Эдди, не понимая, что и это водораздел.

В шестнадцать Эдди О'Хара перестал быть юношей в том смысле, что он больше не был погружен в одного себя — он волновался и за кого-то еще. Остальную часть этого дня и этого вечера, пообещал себе Эдди, все, что он будет делать и говорить, он будет делать и говорить для Рут. Он пошел по коридору к комнате Рут, где Тед уже повесил фотографию Марион с ножками на один из множества свободных гвоздиков на голых стенах.

— Смотри, Эдди! — закричала девочка, указывая на фотографию матери.

— Вижу, — отозвался Эдди. — Очень хорошее место.

Снизу раздался женский голос:

— Привет! Привет!

— Мама! — закричала Рут.

— Марион? — откликнулся Тед.

— Это Алис, — сказал ему Эдди.

Эдди остановил няньку, когда она прошла половину пути вверх по лестнице.

— Ты должна быть в курсе сложившейся ситуации, Алис, — сказал Эдди студентке, протягивая ей страницы. — Тебе лучше это прочесть.

Ах уж этот авторитет письменного слова.

Брошенная матерью

У четырехлетнего ребенка ограниченное представление о времени. Рут с ее пониманием мира было ясно одно: ее мать и фотографии мертвых братьев пропали. Скоро у нее должен был возникнуть естественный вопрос: когда ее мать и фотографии вернутся.

В отсутствии Марион было некое качество, которое даже четырехлетнюю девочку наводило на мысль о том, что так оно теперь и будет всегда. В этот пятничный вечер даже свет заходящего солнца, всегда медливший на морском побережье, казалось, задержался дольше обычного, и возникло впечатление, будто ночь никогда не наступит. А торчавшие из стен гвоздики (не говоря уже о темных прямоугольниках, выделявшихся на выцветших обоях) лишь усиливали ощущение того, что фотографии исчезли навсегда.

Если бы с уходом Марион остались совсем голые стены, это было бы лучше. Гвозди были похожи на карту любимого, но уничтоженного города. Ведь фотографии Томаса и Тимоти были главными историями в жизни Рут, включая и ее первый опыт с «Мышью за стеной». И конечно, невозможно было утешить Рут единственным и самым неудовлетворительным ответом на ее многочисленные вопросы.

«Когда вернется мамочка?» — этот вопрос не находил ответа лучше, чем неизменное «Не знаю», которое Рут слышала бесконечное число раз от отца и Эдди, а позднее — и от потрясенной няньки. Алис, пробежав написанный Эдди текст, никак не могла обрести свою прежнюю уверенность. Она повторяла рефрен «Не знаю» едва слышимым шепотом.

Но четырехлетняя девочка продолжала задавать вопросы: «А где фотки теперь? А целы ли у них у всех стеклышки? А когда возвращается мамочка?»

С учетом того, что понимание времени у Рут было ограниченным, какой ответ мог бы успокоить ее? Может быть, «завтра» и дало бы нужный результат, но только до наступления этого самого завтра, в котором Марион не будет так же, как и сегодня. Что же касается «на следующей неделе» или «в следующем месяце», то для четырехлетнего ребенка это было все равно что сказать «на следующий год». Что же касается правды, то она никак не могла утешить Рут, да и понять эту правду она не могла. Мамочка Рут не собиралась возвращаться… по крайней мере, в течение следующих тридцати семи лет.

— Мне кажется, Марион думает, что не вернется, — сказал Тед Эдди, когда они наконец остались одни.

— Она говорит, что не вернется, — сказал ему Эдди.

Они находились в мастерской Теда, где тот уже успел налить себе выпивку. Еще Тед позвонил доктору Леонардису и отменил партию в сквош. («Я сегодня не могу играть, Дейв, — от меня ушла жена».) Эдди чувствовал потребность сказать Теду, что Марион была уверена — из Саутгемптона домой Теда привезет доктор Леонардис. Когда Тед сказал, что заходил в книжный магазин, Эдди в первый и единственный раз проникся верой в провидение.