Роман лорда Байрона

«Ты тот самый мальчик?» — повторил свой вопрос неясный голос, и Али, шагнув в сумрачную глубину спальни, различил сквозь драпировку простертое на постели обширное белое очертание, бледностью лица почти неотличимое от простыней: рука поднялась не то в знак приветствия, не то в попытке робкой защиты — Али так и не разобрал.

«Мадам», — произнес он, склонив голову, как на глазах у него это делал отец.

«Лорд Сэйн прислал тебя ко мне, — заговорила леди (ибо это была она — или же ее огромный призрак), приподнимаясь на подушках. — Чтобы я дала тебе свое благословение».

«Буду рад этому», — ответил Али.

«Подойди ближе — хочу увидеть, что у меня теперь за сын. Ближе, сюда».

Али повиновался и встал у постели леди Сэйн: вблизи она оказалась, при всей бледности и неопределенности облика, особой улыбчивой и оживленной, со множеством кудряшек, выбивавшихся из-под сетки для волос.

«Как тебя зовут?»

«Али».

«Али! Так разве он не дал тебе христианского имени?»

«Нет, мадам, хотя советники лорда побуждали его меня окрестить — так это называется? Лорд Сэйн другого мнения. Его — как он выразился — потешит, если его сын всегда будет носить имя, данное ему при рождении»

«А он был добр к тебе? — спросила леди так, словно имела основания думать иначе. — По меньшей мере, обеспечил ли он тебя всем необходимым?»

«Мадам, — ответил Али, — я получил от него все, о чем просил».

Тут леди ненадолго умолкла, верно, призадумавшись, какой смысл вложил Али в эти слова. Затем, скорее с удивлением, нежели с протестом, заключила: «Итак, теперь у меня сын — турок».

«Нет, мадам, — возразил Али. Он впервые увидел свою причудливую судьбу с комической стороны, а нынешнее положение нашел смехотворным. — Нет, я не турок. Если рассказ отца правдив, то наполовину я англичанин, а наполовину принадлежу охридскому народу, истребившему немало турок. По сути, никто; часть того и часть этого. И все же не думаю, что состою из частей, — считаю себя цельным и единым — или стану таким».

При этих словах постельные покрывала вокруг леди Сэйн заволновались наподобие пенистых океанских валов, взбаламученных подводными течениями. Она отняла голову от подушек, глаза ее — юные и кроткие как у фавна, к восхищению Али, — расширились и пристально оглядели юношу. «О да, конечно же, дорогое дитя, — выговорила она. — Ты сам по себе, единое целое. И все же, — тут леди Сэйн задумчиво коснулась подбородка, — если ты не турок и у тебя нет христианского имени, христианин ли ты?»

«Нет, не христианин. Я только-только начал изъясняться по-английски и носить английскую одежду — но другими свойствами англичанина не обладаю».

«Что ж, — кивнула леди Сэйн, — я не считаю, что быть христианином — это свойство английское (тем более, что сейчас ты не в Англии), но ведь у тебя есть душа, не так ли?»

Али не знал, какой дать ответ: по-видимому, его спрашивали о том, что таится у него внутри, помимо плоти, — о том, что было или быть могло его истинной сутью, им самим. «Наверное, да», — ответил он.

«Тогда ее можно спасти. — С этими словами леди Сэйн взяла с прикроватного столика книгу в черном переплете, которую любой из нас — живущих по сю сторону Средиземного моря — узнал бы немедленно. Леди протянула книгу Али — не для того, чтобы он ее взял, но только лицезрел: как многие из тех, кто глубоко чтит Книгу Книг, она верила, что благодать проистекает из нее, открыта она или нет, — возможно, даже легче и действенней, если закрыта. — Подойди ко мне, и мы будем читать вместе».

«Мадам, но я не умею читать».

«Так научись, — оборвала его леди, приподнимаясь в постели. — Нет спасения для того, кто не умеет читать и слушать».

«Спастись?» — переспросил Али, удивленный повтором слова, столь насыщенного значением — или даже значениями, многообразными и противоречивыми. Леди Сэйн положила ладонь на покрывало, указывая, где присесть на широкой постели, и, когда Али не без трепета устроился рядом, всмотрелась в него слезящимися глазами. «Я вижу, тебе нужен друг, — сказала она, — и мне тоже; давай же уговоримся поддерживать друг друга и защищать».

«Если вы так желаете», — со всей сердечностью отозвался Али. Он понятия не имел, как эта дама может его защитить — и чем он сможет ее отблагодарить — чего, вероятно, она и потребует; однако защитник ему и вправду был необходим, тем более что других не появлялось и не предвиделось — рассчитывать он мог единственно на свою душу, хотя и не отваживался всецело на нее полагаться. Произнося задушевное обещание, Али взял леди за руку — упитанную, как ощипанная перепелка, и столь же холодную — и пожалел мачеху, как никогда не пожалел бы себя. Вскоре леди Сэйн отослала его, пообещав, как только почувствует себя крепче, позвать его к себе снова.