V.

Судя по обложке орлеанистской газеты "Ле Солей", сегодня — 24 июля 1913 года. Претедентом был Луи Филипп Робер, граф Орлеанский. Отдельные кварталы Парижа бредили под жаром Сириуса, затронутые его чумным гало радиусом девять световых лет. Каждое воскресенье в верхних комнатах нового фешенебельного дома в семнадцатом округе служили Черную мессу.

Шумное автО увозило Мелани Л'Ермоди по рю Ла Файет. Она сидела точно посередине сиденья, а позади неторопливо удалялись в хмурое предосеннее небо три массивных аркады и семь аллегорических статуй вокзала. Мертвые глаза, французский нос — чувствовавшаяся в них, в губах и подбородке сила делала ее похожей на классическое воплощение Свободы. В целом лицо было вполне красивым, за исключением глаз цвета замерзающего дождя. Мелани исполнилось пятнадцать.

Она сбежала из бельгийской школы, как только получила от матери письмо с полутора тысячами франков и известием о продолжении финансовой поддержки, несмотря на то, что все имущество папА было описано решением суда. Мать отправилась путешествовать по Австро-Венгрии и не надеялась увидеть дочь в обозримом будущем.

У Мелани болела голова, но она не обращала внимания. Или обращала, но только не там, где была сейчас — здесь, на подпрыгивающем заднем сиденьи такси оставались лишь фигура балерины и лицо. Шея шофера была мягкой и белой, из-под синей вязаной шапочки выбивались пряди седых волос. На перекрестке с бульваром Хауссманн машина свернула направо на рю де ла Шоссе Д'Антен. Слева от нее появился купол Оперы и маленький Аполлон с золотой лирой…

— ПапА! — закричала она.

Шофер вздрогнул и инстинктивно нажал на тормоз.

— Я не ваш отец, — пробормотал он.

Вверх, к высотам Монмартра, в направлении самой болезненной части неба. Пойдет ли дождь? Тучи напоминали лепрозные ткани. В исходившем от них свете ее волосы стали невыразительно коричневыми, желтоватыми. Распущенные, они доставали до середины ягодиц, но она носила прическу с двумя большими локонами, которые прикрывали уши и щекотали шею.

У папА был массивный лысый череп и бравые усы. По вечерам она тихонько входила в комнату — таинственное место, затянутое шелком, — где он спал с ее матерью. И пока Мадлен в соседней комнате расчесывала волосы маман, Мелани лежала на широкой кровати рядом с ним, и он трогал ее в разных местах, а она извивалась, стараясь не проронить ни звука. Такая у них была игра. Однажды ночью, когда за окном полыхали зарницы, на подоконник опустилась ночная птичка и уставилась на них. Как давно это было! В конце лета, как и сейчас.

Они жили в своем нормандском поместье Сер Шод, бывшем родовом гнезде семейства, чья кровь давно превратилась в бледный ихор и испарилась в ледяные небеса над Амьеном. Построенный в правление Генриха IV дом был просторным, но не впечатлял, как и бОльшая часть архитектуры того периода. Ей всегда хотелось съехать с крыши мансарды — начав с самого верха, соскользнуть по первому пологому скату. Юбка задерется выше бедер, обтянутые черными чулками ноги изогнутся в матовой агонии на фоне пустынного ландшафта дымоходов, освещенного нормандским солнцем. Возвышаясь над вязами, склонившимися над карповыми прудами, наблюдать за маман, которая отсюда покажется лишь пятнышком под парасолью. Она часто представляла свои ощущения — черепицу, быстро скользящую под жестким изгибом попки, ветер под блузкой, щекочущий юные груди. А потом излом — там, где крутизна ската увеличивается, — точка, откуда нет возврата, где трение между телом и крышей уменьшится, скорость увеличится, она перевернется, так что скрутится юбка — возможно, она сорвет ее, чтобы высвободиться, увидеть ее черным коршуном уносящейся прочь! — чтобы голубиные хвосты черепицы терли кончики сосков, пока те не станут гневно-багровыми, увидеть голубя, собирающегося взлететь, но еще цепляющегося за самый край крыши, почувствовать вкус длинных волос, прилипших к языку и зубам, закричать…

Такси остановилось перед кабаре на рю Жермен Пилон, неподалеку от бульвара Клиши. Мелани расплатилась и получила свою сумку, лежавшую на крыше кабины. На щеке она почувствовала нечто похожее на первые капли дождя. Такси отъехало, а она осталась на пустынной улице перед Ле Нерф, цветастая сумка под тучами приуныла.

— Все-таки ты поверила нам. — Мсье Итагю стоял наклонившись, взявшись за ручки дорожной сумки. — Пошли, fetiche, есть новости.