V.

— Туда, где сидит Младенец? — откликнулся машинист Фаланж, приятель Пингеза. Растянувшись между ножками стола, Пингез разговаривал с собой на филиппино. Бармен подошел к нему со стаканом, где пенилось нечто темное. Младенец Фаланж, как всегда в платке, подошел к обступившим Пингеза. Парочка британцев с интересом наблюдали за происходящим.

— Вот, выпей, — предложил бармен. Пингез приподнял голову и с открытым ртом потянулся к руке бармена. Тот сообразил и отдернул руку. Пингез громко щелкнул блестящими зубами. Джонни Контанго опустился на колени рядом со стюартом.

— Андале, парень, — мягко сказал он, поднимая голову Пингеза. Тот укусил его за руку. — Пошли, — также спокойно. — Эта рубашка — от «Хатэвей», и я не хочу измазать ее блевотиной.

— Фаланж! — закричал Пингез, растягивая «а».

— Вот и все, что он говорит на кватердеке, — сказал Младенец. — Как он меня достал!

Джонни подхватил Пингеза под руки, более нервный Жирный Клайд взялся за ноги. Они вынесли его на улицу, поймали такси и отправили на корабль.

— На большую серую маму, — сказал Джонни. — Пойдем. Не хочешь зайти в "Юнион Джек"?

— Мне надо следить за Папашей. Ты же знаешь.

— Знаю. Но сейчас он танцует.

— Это пока он не добрался до "Метро", — сказал Жирный Клайд. Они прошли полквартала до "Юнион Джека". Там старшина второго дивизиона Антуан Зиппо и пекарь Гнус Чобб, известный тем, что периодически подсыпал в утренние пончики вместо сахара соль, дабы насолить ворам, захватили не только сцену, но и, соответственно, трубу с гитарой и теперь, ответственно, исполняли "Рут Сиксти Сикс".

— Вроде тихо, — сказал Джонни Контанго. И поторопился, поскольку юный проказник Сэм Маннаро, помощник санитара, подсыпал квасцы в оставленное на пианино без присмотра пиво Антуана.

— Сегодня вечером у патруля будет работенка, — заметил Джонни. — И зачем Папаша сюда поперся?

— Случись с тобой такое, понял бы, — грубовато ответил Клайд.

— Извини. Сегодня, пока шел дождь, я думал, как это мне удалось закурить сигарету кингсайз и не замочить ее.

— Ему следовало остаться, — сказал Клайд, — но теперь мы можем лишь поглядывать в то окно.

— Верно, — сказал Джонни Контанго, отхлебывая пиво.

На улице раздался крик. — Готов! — сказал Джонни. — Один, по крайней мере.

— Плохая улица.

— В июле, когда все только начиналось, в Кишке каждую ночь хоть одного, да убивали. Почти каждую. Бог знает, что случилось сейчас.

Вошли два коммандо, оглядываясь в поисках свободного места. Они выбрали столик Джонни и Клайда.

Их звали Дэвид и Морис, завтра они отбывали в Египет.

— Когда, ребята, вы тоже припретесь туда на всех парах, — сказал Морис, — мы приветливо помашем вам ручкой.

— Если, конечно, припремся, — ответил Джонни.

— Мир катится ко всем чертям, — скаазл Дэвид. Они пили много, но держались молодцом.

— Не надейтесь услышать о нас до выборов, — сказал Джонни.

— Так вот в чем дело!

— Америка сидит в заднице, — размышлял Джонни, — потому же, почему на заднице сидит наш корабль. Встречные течения, сейсмическая активность, неопознанные ночные объекты. Трудно не думать, что это — чья-то ошибка.

— Красный-прекрасный шарик, — сказал Морис, — летит вверх.

— Слышали, как убили какого-то типа, когда мы были на входе? — Дэвид мелодраматично наклонился вперед.

— А скольких убьют в Египте? — сказал Морис. — Хотел бы я упаковать парочку парламентариев в парашюты и столкнуть их в люк. Этого хотят они. А не мы.

— У меня сейчас брат на Кипре. Никогда не прощу себе, если он попадет туда раньшеменя.

Коммандо перепили их со счетом 2:1. Джонни никогда не доводилось разговаривать с теми, кого через неделю могли убить, и он проявлял жутковатое любопытство. Клайду доводилось, и сейчас ему просто было тоскливо.

Группа на сцене перешла с "Дороги 66" на "Каждый день играю блюз". Антуан Зиппо, надрывавший в прошлом году пупок в оркестре береговых частей ВМС в Норфолке, теперь опять старался за двоих; решив передохнуть, он вытряс из трубы слюну и потянулся к пианино за пивом — разгоряченный и потный, как и полагается суицидально-одержимому битюгу-трубачу. Но квасцы есть квасцы, и ожидаемое случилось.

— Ух! — сказал Антуан Зиппо, грохнув кружкой о пианино. Он воинственно осмотрелся. Квасцы уже начали действовать на губу. — Сэм-оборотень. Это единственный сукин сын, который мог мне в пиво подсыпать квасцы. — Слова он выговаривал с трудом.