V.

Всю дорогу до доков Папаша храпел.

Они приехали, когда увольнение уже с час как закончилось. Двое патрульных пробежали мимо заводского гальюна и по сходням поднялись на корабль. Клайд и Джонни, поддерживая Папашу, потащились следом.

— Все напрасно, — сказал Джонни с сожалением. Две фигуры, толстая и тонкая, стояли около гальюна.

— Давай, — торопил Клайд Папашу, — еще пару шагов.

Мимо пробежал Гнус Чобб в английской бескозырке с надписью на ленточке "Корабль Его Величества «Цейлон». Фигуры отделились от стены гальюна и подошли ближе. Папаша споткнулся.

— Роберт, — сказала она. Интонация не вопросительная.

— Привет, Папаша, — сказал другой.

— Кто это? — спросил Клайд.

Джонни остановился как вкопанный, а продолжавший идти Клайд развернул Папашу к ней лицом. — Обмакните меня в камбузный кофейный бачок, — сказал Джонни.

— Бедный Роберт. — Но она сказала это с улыбкой и так нежно, что будь Джонни с Клайдом трезвее, они разревелись бы, как дети.

Папаша махнул рукой. — Идите, — сказал он, — я держусь на ногах. Скоро приду.

С квартердека доносился спор Гнуса Чобба с вахтенным офицером. — Что значит "проваливай"?! — кричал Гнус.

— На твоей бескозырке написано "Корабль Его Величества «Цейлон», Чобб.

— Ну и?

— Ну и что я могу сказать? Ты ошибся кораблем.

— Профейн, — сказал Папаша, — ты вернулся. Я знал, что ты вернешься.

— Я — нет, — сказал Профейн, — это она. — Он отошел в сторону, прислонился вне пределов слышимости к стене гальюна и стоял там, глядя на «Эшафот».

— Привет, Паола, — сказал Папаша. — Sahha, — что означало и то, и другое.

— Ты…

— Ты… — одновременно. Он сделал жест, чтобы она говорила.

— Завтра с похмелья, — сказала она, — тебе, наверное, покажется, будто ничего не было. Будто видения лезут в голову от метропольского виски. Но я настоящая, я здесь, и если тебя посадят…

— Я могу подать рапорт.

— Или отправят в Египет, или еще куда-нибудь — это не будет иметь значения. Я все равно вернусь в Норфолк раньше тебя и буду стоять на пирсе. Как все жены. Но до тех пор никаких поцелуев, даже прикосновений.

— А если я сбегу?

— Я уйду. Пусть будет по-моему, Роберт. — Каким усталым выглядело ее лицо в белом свете огней трапа. — Так будет лучше, и больше похоже на то, как должно быть. Ты уплыл через неделю после того, как я ушла. Мы потеряли всего неделю. Все, что случилось после, — моряцкая байка. Я буду преданно сидеть дома в Норфолке и прясть. Прясть подарок к твоему возвращению.

— Я люблю тебя, — вот и все, что он смог ответить. Каждую ночь он повторял эти слова стальной переборке и бескрайнему морю за ней.

За ее головой мелькнули белые ладони. — Вот. Если завтра ты подумаешь, что это был сон. — Волосы рассыпались по плечам. Она протянула ему гребень из слоновой кости. Пять распятых лайми — пять Килроев — продолжали смотреть в небо Валетты, пока он не убрал гребень в карман. — Не проиграй его в покер. Ему много лет.

Он кивнул. — Мы вернемся в начале декабря.

— Вот тогда я и поцелую тебя на ночь. — Она с улыбкой отступила назад, повернулась и ушла.

Папаша медленно пошел мимо гальюна, не оглядываясь. Пронзенный светом прожекторов, американский флаг лениво полоскался в высоте над всеми ними. Папаша ступил на длинный трап, надеясь протрезветь по пути к квартердеку.

II

Их лихой рывок через континент на краденом «Рено»; ночь, проведенная Профейном в тюрьме под Генуей, когда полиция приняла его за гангстера-американца; их пьянка, которая началась в Лигурии и закончилась далеко за Неаполем; потекший на выезде из Неаполя редуктор, и целая неделя, когда они в ожидании починки жили на острове Искья на ветхой вилле, заселенной друзьями Стенсила — давно лишенным сана монахом Фенецием, который занимался скрещиванием гигантских скорпионов в мраморных клетях, где римская знать некогда наказывала юных наложниц и наложников, и поэтом Синоглосса, которому не посчастливилось быть ни гомосексуалистом, ни эпилептиком, он апатично бродил под не по сезону жарким солнцем на фоне потрескавшегося от землетрясений мрамора, расщепленных молнией сосен и взволнованного умирающим мистралем моря; их прибытие на Сицилию и встреча в горах с местными бандитами (от которых Стенсил отвертелся, рассказав пару грязных сицилийских анекдотов и угостив виски); плавание из Сиракуз в Валетту на пароходе "Звезда Мальты", где Стенсил проиграл в покер запонки и сотню долларов нежнолицему пастору, назвавшемуся Робином Птипуаном; и упорное молчание Паолы, — лишь немногое из всего этого сохранилось у них в памяти. Их влекла только Мальта — кулак, зажавший шнурок йо-йо.