V.

— Боже! — сказала она. — Снова Шныра. — Шныра служил теперь мотористом на тральщике «Порывистый» и имел скандальную репутацию по всей Большой Восточной. Этот метр с кепкой всегда задирал самых крупных людей на корабле, зная, что те не принимают его всерьез. Десять месяцев назад (как раз накануне перевода Шныры с "Эшафота") командование решило удалить у него все зубы. Обезумев, он ухитрился с помощью кулаков вырваться из рук двух офицеров-дантистов и помогавшего им старшины. Всем стало ясно, что Шныре на свои зубы отнюдь не наплевать.

— Подумай сам! — кричали офицеры, еле сдерживая смех и увертываясь от крошечных кулачков. — Прочистка корневых каналов, нарывы на деснах…

— Нет! — верещал в ответ Шныра. В конце концов они вынуждены были всадить ему в бицепс инъекцию пентотала. Застав по пробуждении у себя во рту такой апокалипсис, Шныра принялся сыпать длинными проклятиями. Еще два месяца после этого он призраком бродил по «Эшафоту», то и дело пытаясь подпрыгнуть, зацепиться и, свисая по-орангутановски, лягнуть в зубы первого подвернувшегося офицера.

Бывало, он стоял на юте и обращался с пламенной речью ко всем, кому случалось быть рядом, вымямливая слова сквозь больные десны, словно рот забит фланелью. Когда раны во рту зажили, ему поднесли сверкающий уставной комплект из нижнего и верхнего протезов. "О Боже!" — взревел он и чуть было не выпрыгнул за борт, но ему помешал негр-гаргантюа Дауд.

— Эй, дружок, — сказал Дауд, держа Шныру на весу за голову и с любопытством изучая эту смесь робы и отчаяния, чьи ноги молотили воздух в ярде над палубой. — Куда ты собрался и зачем?

— Слушай, я хочу умереть, вот и все! — закричал Шныра.

— Ты что, не знаешь, — сказал Дауд, — что жизнь — это самое ценное, что у тебя есть?

— Ох, ох! — ответил Шныра сквозь слезы. — Это еще почему?

— Потому что, — промолвил Дауд, — без нее ты был бы мертв.

— Ох, ох! — сказал Шныра. Он раздумывал над услышанным неделю. Потом успокоился, его снова стали отпускать в увольнения и вскоре перевели на «Порывистый». Через пару дней соседям Шныры по кубрику каждый вечер после отбоя стал слышаться странный скрежет, доносящийся с его койки. Так продолжалось недели две или три, пока однажды посреди ночи кто-то не зажег в кубрике свет, и все не увидели сидящего на койке по-турецки Шныру. Он драчевым напильником затачивал зубы. Следующим вечером, как раз после получки, Шныра сидел с товарищами в "Могиле моряка" и был спокойнее обычного. Около одиннадцати мимо столика проплывала Беатрис с полным подносом пива. Ликуя, Шныра подался вперед, распахнул челюсти и погрузил свежезаточенные протезы в правую ягодицу официантки. Беатрис взвизгнула, а кружки, сверкая, полетели по параболам, рассеивая по всей "Могиле моряка" брызги водянистого пива.

Для Шныры это занятие стало любимой забавой. Слух о нем разнесся по всему дивизиону, или эскадре, или даже по всему Атлантическому флоту. Да и люди с других кораблей заглядывали полюбопытствовать. Порой это приводило к дракам — вроде той, которую застал Профейн.

— Кого он зацепил на этот раз? — спросил Профейн. — Я не заметил.

— Беатрис, — ответила Беатрис. Так звали другую официантку. Дело в том, что у миссис Буффо — владелицы "Могилы моряка", которую тоже звали Беатрис, — была теория: поскольку малыши называют всех женщин «мамой», матросы, будучи по-своему столь же беспомощными, должны называть всех официанток «Беатрис». Развивая свою политику материнства, она установила в баре пивные краны, выполненные из пористой резины в форме огромных женских грудей. В день получки с восьми до девяти проводилось мероприятие, именуемое миссис Буффо "Часом кормления". Она начинала его весьма официально: появлялась из задней комнаты в расшитом драконами кимоно, подаренном ей одним из обожателей с Седьмой флота, подносила к губам золотую боцманскую дудку и играла сигнал "На камбуз". По этому сигналу все срывались с места, и некоторым счастливчикам удавалось присосаться к кранам. Кранов было всего семь, а на веселом представлении присутствовало в среднем двести пятьдесят матросов.

Из-за стойки появилась голова Шныры. Глянув на Профейна, он щелкнул зубами.

— Знакомься, — сказал Шныра, — мой дружок Влажная Железа. Только что с корабля. — Он указал на длинного печального южанина с вытянутым носом, который шел сзади, волоча по опилкам гитару.