Лунный парк

Никто из нас не повышал голоса, поскольку мы стояли на лужайке, на улице. Я невольно огляделся. И тут, совершенно разбитый, произнес:

– Секундочку, если ты говоришь, что эта хреновина наверху привиделась мне от травы…

– Какая хреновина наверху, Брет?

– Так, блин, все. Я вызываю полицию, – потянулся я за мобильным.

– Никого ты не вызываешь.

– Почему нет, Джейн? В нашем доме было нечто, чего быть не должно. – Я активно жестикулировал. Мне показалось, что меня снова вырвет.

– Ты не будешь звонить в полицию, – произнесла Джейн со спокойной решимостью. Она потянулась за пистолетом, но я отпрянул.

– Почему мне нельзя вызвать полицию?

– Потому что я не желаю, чтобы копы наблюдали тебя в таком жалком состоянии и пуще прежнего напугали детей.

– Секундочку. – Я стиснул зубы. – Я сам напуган, Джейн, я боюсь – понятно?

– Ты просто обдолбался, Брет. В кашу. Давай сюда пистолет.

Я схватил ее за руку, она позволила мне подтянуть ее к дому, я толкнул входную дверь. Она стояла за мной, я указал ей на гостиную, на переставленную мебель и, с нездоровым ликованием, на следы. Я ждал, что она скажет. Она молчала.

– Утром я переставил мебель, Джейн. Когда сегодня вечером мы выходили из дому, она стояла по-другому.

– Да что ты?

– Да. И не надо говорить со мной снисходительным тоном, – сердито сказал я. – Кто-то переставил ее, пока нас не было. Кто-то забрался в наш дом, переставил мебель и оставил вот это! – Я указал на пепельные следы и понял, что горожу околесицу, что пот льет с меня рекой.

– Брет, отдай мне пистолет.

Я опустил голову. В кулаке, сжатом до белых костяшек, дрожал тридцать восьмой калибр.

Я вздохнул и взглянул на ладонь другой руки. Небольшая колотая ранка будто уже заживилась.

Она спокойно забрала пистолет и снова заговорила успокоительным тоном, как с ребенком:

– Мебель переставили для вечеринки…

– Да нет же, Джейн, – я сам ее сегодня ставил на место.

– …А выцветшие следы тоже остались после вечеринки, и я уже вызвала сервис…

– Черт побери, Джейн, это не галлюцинация, – презрительно сказал я; ее нежелание поверить окончательно сбило меня с толку. – Возле дома стояла машина, и кто-то был наверху и…

– И где теперь этот человек, Брет?

– Ушел. Сел в машину и уехал.

– Как?

– Что значит – как?

– Ты сказал, что пошел наверх и видел его, а потом он выбежал и сел в машину – так?

– Ну да, но я не разглядел его, потому что было темно и…

– Тогда он должен был пробежать мимо Венди и детей, – сказала Джейн, – должны же они были увидеть его, когда он пробегал прямо мимо них к машине, верно?

– Ну… нет. Нет… то есть, я думаю, он выпрыгнул из окна Робби…

Лицо Джейн исказилось досадой. Она отвернулась, пошла в офис, положила пистолет обратно в сейф и закрыла его. Я молча поплелся за ней, посматривая по сторонам в поисках улик, подтверждающих, что визит незнакомца – это не галлюцинация, вызванная злоупотреблением сангрией и марихуаной и общей непрухой, безжалостно надвигавшейся на меня.

Бра заливали коридор своим обычным холодным сиянием.

Дверь в комнату Робби была закрыта, и, дернув ручку, Джейн поняла, что он заперся на ключ.

– Робби? – позвала Джейн. – Сынок?

– Все в порядке, мам, иди, – услышали мы из-за дверей.

– Робби, пусти. Я хочу кое-что у тебя спросить, – сказал я, налегая на дверь.

Но он так и не открыл. И не ответил. А я не стал переспрашивать, потому что боялся его реакции. Кроме того, там был Терби, и мышь дохлая, и открытое окно.

По дороге в комнату Сары, где Венди укладывала девочку спать, Джейн тяжело вздыхала. Под бледно-лиловым покрывалом Сара сжимала жуткую игрушку, лицо ее блестело от слез. Я постарался успокоиться, вяло уповая на извечное – слезы рано или поздно прекратятся, но в сложившейся ситуации спрашивать ее, каким образом Терби попал из комнаты Робби к ней за этот промежуток времени, я просто не мог.

– Мамочка! – вскрикнула Сара, голос ее дрожал от страха и облегчения.

– Здесь я, – уныло ответила Джейн. – Я здесь, малышка.

Я хотел зайти в комнату, но Джейн захлопнула дверь перед моим носом.

Я постоял. Она не верила ни единому моему слову и поэтому избегала меня, отчего ночь сделалась еще страшней и невыносимей. Тщетно пытался я отогнать страх. Обезумевший, стоял я за дверью и пытался расслышать успокаивающий шепот Джейн, и тут откуда-то донесся шум, и я подумал, что меня снова вырвет, но, спустившись, я увидел, что это всего лишь Виктор скребся в дверь кухни, чтоб его впустили, но передумал. Я снова уставился в окно, надеясь разглядеть машину, но сегодня улица была пустынна, как, впрочем, и обычно; все сидели по домам. Что я мог сказать Джейн, Робби и Саре, чтоб они мне поверили? Что бы я ни описал им из увиденного, меня лишь скорее выпрут из дому. Никто из них никогда не поверит ничему из того, что мне пришлось пережить. И вдруг, именно той ночью, я почувствовал, что должен остаться в этом доме. Я должен участвовать в событиях. Мне нужно было укорениться в жизни обитающей здесь семьи. Как никому на свете, мне нужно было остаться. Потому что той ночью я решил, что спасти свою семью могу только я сам. Теплой ноябрьской ночью я убедил себя признать эту непростую истину. И решающим фактором послужили вовсе не призрачные тени, разгуливавшие по спальне, пока я обдолбанный сидел во дворе у Алленов, и не то, что пронеслось мимо меня в коридоре, и не Терби, и не дохлая мышь, но небольшая подробность, которой я никогда бы не стал делиться с Джейн (да и ни с кем), потому что это было бы последней каплей. Меня бы просто ссадили с поезда. Номера кремового «450SL», который всего несколько минут назад стоял возле нашего дома, полностью совпадали с номерами кремового «450SL», на котором ездил мой покойный отец более двадцати лет назад.