Лунный парк

Я начал с первого, пришедшего третьего октября.

На экране: 10:03. Мой электронный адрес. Тема письма: (без темы).

Правая рука затряслась, когда я нажал «прочитать». Пришлось придерживать ее левой.

Пустая страница.

Но к ней прикреплен видеофайл (540 кб) с названием (без темы).

Я нажал «загрузить».

Появилось окошко с вопросом: «Желаете загрузить этот файл?» («Желаете» – странный выбор глагола, вяло подумал я.) Я нажал «да».

«Файл загружен», – сообщил металлический голос.

И тогда я нажал «открыть файл».

Я вздохнул.

Экран почернел.

Потом на экране возникла картинка, и стало понятно, что это видео.

В кадре дом. Ночь, вокруг дома вьются клочья тумана, но сам дом ярко освещен – на самом деле даже слишком ярко, словно огни призваны отогнать одиночество. Дом – современное двухэтажное здание в дорогом районе. Дома по обе стороны – точная копия этого; картинка одновременно знакомая и ничем не запоминающаяся. Камера снимает с противоположной стороны улицы.

Мой взгляд привлек серебристый «феррари», криво припаркованный возле гаража, передними колесами на темной лужайке, спускающейся от дома. С болезненным удивлением я узнал дом моего отца в Ньюпорт-Бич, куда он переехал после развода с мамой. Я вскрикнул и зажал рот ладонью, когда сквозь огромное стекло гостиной увидел его самого, сидящего в белой футболке и красных с цветастым узором шортах, купленных в отеле «Мауна-Кеа» на Гавайях.

Как только по Клаудиус-стрит медленно, разрезая фарами туман, проехала машина, камера пошла скользить по гранитной дорожке к отцовскому дому, и движения ее были, при всем проворстве, неспешны, расчетливы, но конечная цель – не ясна.

Слышно было, как волны Тихого океана пенятся и разбиваются о берег, и откуда-то еще – лай собачонки.

Камера ловко настроилась сквозь широкое окно на моего отца, который сидел в кресле ссутулившись в окружении полированного дерева и зеркал гостиной. В доме играла музыка, и песня была мне знакома – «На солнечной стороне улицы».^[30] Это была любимая песня бабушки; то, что она могла что-то значить для отца, удивило и тронуло меня, и ощущение это ненадолго заслонило страх. Но когда я осознал: отец понятия не имеет о том, что его снимают, – страх вернулся.

Когда песня закончилась, отец резко поднялся, придерживаясь за ручки кресла, решая, куда двинуться дальше. Мужчина он был видный, высокий и крупный, но в одиночестве выглядел уставшим. (А где же Моника? Двадцать два года, кроссовки, розовая куртка, блонда – она жила с ним и ушла только за месяц до его кончины, она и обнаружила тело; но эта запись не показывала ни малейших следов ее присутствия.) Отец выглядел крайне утомленным. Седая щетина покрывала шею и вытянутые щеки. В руках пустой бокал. Пошатываясь, он вышел из комнаты. Но камера задержалась в окне, рассматривая обстановку: ковер цвета лайма, жалкие импрессионистские картины (отец был единственным покупателем некоего французского художника-почвенника, представленного галереей Уолли Финдли в Беверли-Хиллз), массивный модульный диван, стеклянный столик, где он выставил свою коллекцию хрустальных медведей.

Я нажал «увелич.», чтобы разглядеть детали.

Книжный стеллаж заставлен рядами фотографий, которых не было, когда я посещал его в последний раз: на Рождество 1991 года у нас был очень краткий обед.

Фотографий было так много, что глаза мои заплясали.

Это были по большей части мои фотографии, и я не удержался от мысли: они служили ему напоминанием, что я его покинул. В серебряной рамке стояла выцветшая полароидная карточка насупленного мальчишки в подтяжках и игрушечном, из красной пластмассы, шлеме пожарника, мальчишка простодушно протягивал апельсин тому, кто делал снимок.

Брет, двенадцати лет, в футболке с рекламой «Звездных войн», на пляже в Монтерее за домом, что родители купили в Пахаро-Дьюнс.

Мы с отцом стоим у входа в класс, на мой выпускной. На мне красная камилавка и мантия, я обдолбан, но стараюсь этого не показывать. Мы стоим на заметном расстоянии друг от друга. Помню, отец потребовал, чтоб моя подружка нас сфотографировала. (Тем же вечером состоялся праздничный ужин у «Трампа», где он, пьяный, к ней подкатывался.) Еще одна фотография, где мы вместе. Мне семнадцать лет – солнечные очки, загар, поджатые губы. Отец сгоревший. Мы стоим возле белой церкви в Кабо-Сан-Лукас, штукатурка потрескалась, фонтан высох. Палит солнце. С одного боку полоска мерцающей лазури моря, с другого – развалины деревушки. Горе истощило меня. Сколько раз мы ругались во время этой поездки? Сколько раз я срывался за те несколько жутких дней? Вынести поездку стоило мне таких трудов, что сердце мое заледенело. Я стер из памяти все воспоминания о ней, кроме ощущения холодного песка под ногами и диковинного вентилятора, который жужжал под потолком моего номера в отеле, – все остальное забыто по сей день.

---

30 «On the Sunny Side of the Street» – песня Дороти Филдз и Джимми Макхью, джазовый стандарт (1930).