Поводок

Вообще-то по натуре я сентиментальный циник, и если что и задевало, даже оскорбляло мое естество, так это воспоминания о тех радостных моментах, когда я и вправду немного любил Лоранс, когда мне нравилось смотреть на нее и верить, что она счастлива, – память о том, чего на самом деле никогда не было; на самом деле она меня дурила, она мной пользовалась, она жила за счет моего хорошего настроения, моего темперамента и природной веселости; Лоранс умела манипулировать моими чувствами, поскольку напряженность между нами никогда не спадала; тысячи раз она мне говорила: «Я тебя люблю», – лишь потому, что любовь для нее была средством платежа, взносом, – я же признавался ей в любви, поскольку верил в эти слова, хотел в них верить.

Однако с ней мне было на редкость скучно; я терпеливо переносил ее ужасных друзей, ее бахвальство, жестокость, глупость, ее снобизм со смешанным чувством вины и снисходительности или, точнее, со снисходительностью, вызванной тем глубоким чувством вины, которую порою ощущал при мысли, что она меня содержит, вины, которую я никогда бы, наверное, не почувствовал, если бы Лоранс чуть грациознее и естественнее играла благородство – короче, если бы она меня любила ради меня самого.

Но сегодня я все еще оставался подневольным: у меня не хватало сил начать с нуля, без профессии, без друзей, без денег и особенно без привычки жить в бедности. Лоранс отобрала у меня самые прекрасные годы жизни, как будто женщиной был я, а она – мужчиной. И все мои альковные похождения тут не в счет. Она и впрямь меня любила только ради самой себя. Она меня не знала, мной не интересовалась; чтобы это понять, стоило лишь вспомнить, с какой настойчивостью Лоранс исправляла во мне то, что ее не устраивало. Вдруг я глухо зарыдал – впервые Лоранс заставила меня заплакать, но заплакать от стыда, что она вертит мной как последним идиотом.

Мне припомнилось, как она во второй раз осталась у меня на ночь, в жалком гостиничном номере, где я жил тогда, на авеню Коти, – в ту ночь мы решили пожениться. Она не спросила меня, люблю ли я ее, но сказала, что она любит меня, что она хотела бы жить со мной и что она сделает меня счастливым. Я возразил ей, что не уверен в своем чувстве. Она ответила, что не важно и что когда-нибудь я, может, полюблю ее. И неловко польстила: «Лишь бы ты притворялся так же хорошо, как сегодня, мой милый!..» Мы отдыхали после любовных игр, и я поверил ей, поверил самому себе. Через семь лет я обнаружил, что превратился в пленника и эгоиста, ничтожного и циничного, а теперь еще и смешного. «Браво, браво! – похвалил я самого себя. – Если уж скуки ради подвести итоги – где это мы сегодня находимся, – надо признать, что результаты блестящи! Браво, дорогой Венсан!» Но не будущее меня пугало, скорее – прошлое: целых семь лет я жил, спал с женщиной, которая меня не любила, которая если и испытывала ко мне какую-нибудь страсть, то самую мерзкую – безоглядную алчность.

Итак, я вернулся в студию, теперь уже, очевидно, временное мое пристанище, и хотел снова завалиться спать. Но было всего лишь начало второго. За последний час на меня обрушилось столько событий, столько ударов упало на мою бедную голову, сколько и за неделю я не получал, – мне нужно было пройтись. Но куда отправиться? Я не знал, могу ли теперь воспользоваться машиной. Вместо того чтобы наслаждаться свободой от своих супружеских обязанностей, я чувствовал себя ущемленным в правах жиголо: как только Лоранс меня разлюбила – да и любила ли она меня вообще (во всяком случае, не более, чем любого другого представительного, крепкого и покладистого молодца)? – у меня ни на что здесь не осталось прав. Ну и как мне теперь собой распорядиться? «Притворяйся! Все время притворяйся! – шепнул мне тоненький и осторожный голосок. – Притворяйся, что ничего не понял, притворяйся, что тебе весело, что ты все забыл! Притворяйся, дружок, притворяйся!»

Мне нужно было заняться своими делами, отправиться к Ни-Гроша, чтобы с ним придумать, как вырваться из когтей моей семейки. В знак протеста я надел свой новый костюм, раскритикованный в пух и прах Лоранс из-за его дурного покроя и отвратительной ткани, и в этом затрапезном виде вышел из дома. На лестнице я столкнулся с Одиль, она широко мне улыбнулась. В ответ я подмигнул ей. Интересно, какую версию всех этих событий ей преподнесет Лоранс, что она там понапридумывает в угоду своему тщеславию, своему моральному кодексу.