Поводок

Вот поэтому-то я и проскользнул коридором, ведущим в кухню, и через закуток Одиль – в свою студию. Мое убежище. Пристанище. «И это ты называешь убежищем? – воскликнул Кориолан, когда его увидел. – Какое же это убежище, раз тебе нужно промаршировать мимо двух твоих часовых, чтобы там укрыться?..» Как обычно, он преувеличивал. Я был уверен, что Одиль прекрасно ко мне относится и готова закрыть глаза на мои выходки, если мне что-нибудь и взбредет в голову. А может, и она принимает меня за никчемного человека? Я считал своим долгом как можно быстрее доказать несправедливость этой репутации, которую на первых порах после женитьбы имел среди подруг Лоранс (все они в основном составили себе богатые партии), ну и хоть отчасти дать этим дамочкам понять, почему Лоранс вышла замуж за меня. Все это, конечно, никоим образом не афишировалось, хотя мало кто из мужчин ее круга – да, к сожалению, и прочих кругов тоже – заботился, чтобы хоть элементарно прикрывать свои связи; Лоранс могла сомневаться в моей верности, но ни одного реального доказательства у нее не было. Ненавижу парочки, которые кичатся друг перед другом своими изменами под предлогом, видите ли, искренности, замешенной, по-моему, на садизме и тщеславии.

– Венсан? Вы?! – Одиль встретила меня так удивленно, будто дюжина мужчин одновременно шла на цыпочках через ее кабинетик. – Венсан! Вы видели Лоранс?

– Нет. Вот иду в обход…

– Но… но… – Бедняжка растерялась, потому как, по рассказам Лоранс да и по всему ее поведению, представляла нас идеальной парой. – Но она вас ждет… Ждет! – И глазами, руками, голосом, всем телом старалась направить меня к Лоранс, к Шуману – к семейному счастью и великой музыке, если точнее выразиться.

– Не хочу ей мешать, – ответил я и несколько поспешно скрылся в своей студии.

Я нарушил моральные устои дома и буду, очевидно, за это наказан, и все-таки торчать здесь с виноватым видом, какой мне отразило зеркало, не собираюсь. Прежде чем выйти твердым шагом, я сбросил плащ и кинул его на кровать.

– Ах, вот вы!.. – сказала Одиль, и если она не прибавила: «какой шутник!» – то лишь потому, что не слишком была в этом уверена.

Я подмигнул ей. Она покраснела. Бедняжечка! Надо бы хоть из сострадания заняться с ней любовью, но я слишком эгоистичен для подобной благотворительности. Однако я улыбнулся, подумав, что Лоранс выбрала мне и впрямь самую уродливую из своих лучших подружек.

Я вошел в спальню – в нашу спальню, – насвистывая Шумана, конечно. Лоранс в пеньюаре ждала меня перед пылающим камином. И мне припомнился осенний вечер пять лет тому назад, когда, вернувшись домой после прослушивания в концертном зале Плейель, я чувствовал себя униженным и словно побитым, впервые в жизни я ощутил себя неудачником. Впервые в жизни мне пришло в голову, что я уже не многообещающий юноша, а мужчина, у которого ничего не вышло. И от этой мысли мне стало страшно, я ссутулился, на глаза навернулись слезы. В замешательстве думал было увильнуть от Лоранс, но она меня окликнула, едва я вошел в квартиру; и я вступил в эту сумрачную, как и сегодня, комнату, на стенах которой, как и сегодня, плясали отблески огня.

– Подойди, Венсан! – повторила она, и я сел рядом, в сумраке, униженный и разбитый, отвернувшись от страха, что сейчас начнутся расспросы.

Но ни одного вопроса она тогда не задала; сняла с меня пиджак, галстук, отерла волосы своим платком, тихонько меня целуя и только приговаривая: «Дорогой мой! Бедненький!» – тем низким, нежным, материнским голосом, который был мне так нужен. Да, она любила меня!

Лоранс меня любила! И ради таких воспоминаний я прощал ей мелкие капризы избалованной девочки.

Вот и сейчас она ни единым словом не обмолвилась о моем обеде. Наоборот, казалась очень веселой, глаза ее блестели. И когда начала с того, что у нее есть для меня сюрприз, сердце мое так и подскочило: неужели она ждет ребенка? Я знал, что ребенка-то она как раз и не хотела. Может, не убереглась? Но речь шла не о ребенке, а всего лишь о родителе.

– Угадай, кто мне только что звонил? Мой отец.

– Что с ним стряслось?

– У него был сердечный приступ… он считает нашу размолвку нелепой и боится умереть, не повидавшись со мной. Он прекрасно понимает, что его… ну, наша ссора абсурдна.

– Короче, он со мной смирился!

Я чуть не расхохотался. Ну и денек! В полдень – импресарио, в пять часов – тестюшка! Жизнь раскрыла мне объятия и осыпала цветами.

– Что ты об этом думаешь?