Ревущие сороковые

С этого часа все вахтенные на китобойцах переходили в подчинение гарпунерам.

Ула Ростад, выйдя на мостик, помолился, держа сложенные ладони у груди, словно собираясь нырять, затем оглядел море и поздравил вахтенных с началом охоты.

Я ждал от него распоряжений: каким курсом идти на поиск?

Старик не спеша вытащил из нагрудного кармана какую-то кожаную книжицу, развязал тесемки и развернул старую, потрепанную карту, наклеенную на тонкое шелковое полотно. Прикрыв карту от посторонних взглядов полой меховой куртки, норвежец нацепил на нос очки и принялся внимательно разглядывать ее. При этом он шевелил губами, точно делал какие-то подсчеты, закатывал глаза… В общем, священнодействовал, искоса поглядывая на меня. Наконец Ула Ростад сложил карту, спрятал ее в карман и сообщил, какой курс он выбрал.

Наблюдение за морем старик не доверил нашему марсовому Семячкину, а посадил в «воронье гнездо» своего Эрика.

— Русский не отличит белого гребня от фонтана, — сказал Ула Ростад,

У пушки старик прямо шаманил. Прежде чем дотронуться до нее, он пробормотал молитву, потом рывком сдернул чехол, сделал им в воздухе крест и все окропил святой водой, захваченной в пузырьке из Финмаркета. После этого посыпал свою площадку крошками канифоли, мелом вычертил на палубе круг и, став обеими ногами в него, принялся ворочать стволом пушки, покачиваясь всем телом, как бы ища устойчивое положение,

И с пушечным зарядом Ула Ростад производил какие-то таинства. Просунув руки с медной гильзой под чехол, он, словно «холодный» фотограф, некоторое время сосредоточенно копошился, будто изменял в темноте состав взрывчатки, затем вытащил уже начиненную гильзу, вставил ее. в казенную часть и захлопнул замок.

Гарпун норвежец подготовлял еще медленнее: осторожно вложил в головку дистанционный капсюль и привинтил чугунную гранату так, что она стала острием гарпуна. Снаряд, привязанный к тонкому и прочному хамплиню, старик вогнал в ствол пушки и, широко расставив ноги, стал смотреть вдаль.

Китобойцы, ушедшие на юг, уже передавали по радио, что видят китов и начали охоту. А перед нами по-прежнему расстилалось пустынное море с тремя айсбергами на горизонте.

Прошло еще минут двадцать. Вдруг Эрик заворочал головой и что-то крикнул гарпунеру из бочки, показывая вправо.

В бинокль было видно, как в шести или семи кабельтовых время от времени взлетали над водой тонкие белесые струи и словно таяли в воздухе.

Старик всмотрелся в них и досадливо махнул рукой: показавшиеся киты его не устраивали.

Перейдя с площадки гарпунера на мостик, Ула Ростад сказал:

— Эти сейвалы очень быстры и увертливы, а жира в них немного. Нет смысла гоняться за тощими китами.

— А почему их сейвалами называют? — поинтересовался я.

— В наших северных водах они любят рыбу сэйе. А «вал» — это кит.

Старик посмотрел на небо и велел изменить курс на пятнадцать градусов.

— Милях в десяти начинаются большие поля льдов, — сказал он. — Там могут быть пастбища.

— Почему вы так решили, господин Ростад?

— Об этом у гарпунера не спрашивают, — недовольно заметил норвежец. — Когда поплаваете столько, сколько я, сами поймете. Прошу исполнять приказания без лишних вопросов.

Видя назревающую ссору, капитан Сыре-тинский предложил мне:

— Идите, товарищ штурман, отдыхать. Я подменю вас.

Я хотел возразить, но сдержался. Из меня еще не выветрилась военная дисциплина. Молча уступив свое место Сыретинскому, я все же мостика не покинул. Это не понравилось норвежцу, он то и дело сердито косился на меня.

Прошло еще с полчаса. Впереди. действительно показались поля плавучих льдов, а среди них разводья. В одном из них вода имела какой-то буро-красный, оттенок.

— Китовая похлебка, — сказал старик вслух и, требуя внимания, по-английски крикнул Эрику:

— Аттеншен!

Но тот и без приказания вертел во все стороны головой.

Я спустился с мостика и подошел к Семяч-кину, который, взяв брезентовое ведро, приготовился зачерпнуть для интереса китовую похлебку.

— Бери глубже, — посоветовал я ему.

— Есть глубже.

С первого же заброса Семячкин выудил дюжины две рачков-черноглазок, похожих на креветок, и немного жиденьких, едва различимых водорослей.

— Не жирное едово у китов, — определил марсовый.

Но выглянувший из камбуза Ваня Туляков решительно не согласился с ним: