Дневники Зевса

От вас ожидают вовсе не денег, но взгляда, который коснется крыши, щеки ребенка, свиньи, хрюкающей у своего корыта; ибо присутствие счастья — всегда благословение.

Рыбаку, который потчевал нас, я сделал величайший дар, которым смог его наделить. Это не внезапное богатство, не почести, не высокие чины, даже не имя в легенде. Чтобы обессмертить нашу встречу, я сделал его Счастливым рыбаком, который живет в гармонии со стихиями, радуется свету, песку, колыханию вечного моря, радуется тому, что отлично исполнил свой рыбацкий труд. Я одарил его тем добрым здоровьем тела и души, которое позволяет человеку, каким бы ни было его место в царстве земном, чувствовать себя царем; я хотел, чтобы ему до скончания дней доставляло радость быть — не Кем-то или Чем-то, но просто Быть, — а потом угаснуть и телом, и духом одновременно, без чрезмерного страха, как угли костра, затухающего и умирающего на песчаном берегу.

Хочу сказать, что Счастливый рыбак, конечно, не движет мир, ваш, человеческий мир; и все же он необходим для движения, поскольку он не двигатель, но равновесие. Он по-прежнему здесь, чтобы открывать любящим их любовь и показывать завоевателям другую сторону истины.

Источник под соснами. Кукушка.

Обязательство

И как раз в ту ночь я преподнес в дар Гере звезды, то есть предложил ей разделить со мной мою небесную державу.

Как такое произошло? Э! Во-первых, потому что мы полюбили друг друга и сразу же честно друг другу об этом сказали. Это главная и необходимая причина. А еще потому, что друг в друге мы взаимно поддерживали иллюзию, необходимую для важных любовных решений: будто все наши предстоящие дни будут похожими на тот, который мы только что пережили.

Остальное не более чем побочные обстоятельства.

Не верьте россказням, будто мне не удалось взять Геру силой и она уступила мне лишь в обмен на обещание сделать ее владычицей Вселенной. Те, кто сочинил подобную басню, наверняка хотели добыть оправдание для своих собственных слабостей.

В любви случается, что нам отказывают в том, чего мы просим; но нас никогда не обязывают давать то, что мы желаем подарить сами. И я не выбрал бы супругой богиню, которая предложила бы мне столь грубую сделку.

Конечно, какое-то время мы исполняли естественный балет, где обе взаимно притягивающиеся силы, прежде чем раствориться друг в друге, восхищаются друг другом, чтобы придать больше достоинства и блеска самому растворению.

Расставшись с рыбаком, мы прилегли в сосновой роще, где бил теплый ключ. Гера пожелала в нем искупаться. Не означало ли это, что она хотела очиститься перед любовью и в то же время явить себя целиком моему взору? Между водой и женским началом существует явное сообщничество, как между мужским началом и огнем.

Опустившись на колени, Гера поднесла ладони к самому истоку, позволяя текучему хрусталю воды струиться по ее лилейным рукам. Я залюбовался ее дивными формами, сулившими и наслаждение, и крепких детей. И вдруг мне захотелось понаблюдать за ней тайно, чтобы она этого не знала. Я исчез.

Сначала Гера искала меня глазами. Потом, дрожа, отошла от источника, и ее обеспокоенный взгляд обратился к небу. То был час, когда свет уже начинал угасать; колесо солнечной колесницы опускалось за горизонт, на небесах только что появилась Афродита, украшенная холодными каменьями, которые я подарил ей предыдущей ночью.

Афродита! Вот оно, обстоятельство. Если бы не Гера, я, быть может, опять отправился бы к вздорной богине ради еще одной изнурительной бессонной ночи. Но если бы не Афродита, смог бы я воздать должное надежным достоинствам Геры?

Она же, не видя моего возвращения, встревожилась и обратилась к соснам. Сосна — говорящее дерево. При малейшем дуновении ветерка иглы начинают трепетать, перешептываться, словно тысяча языков. Надо лишь уметь слушать сосны.

— Где Зевс? — спросила Гера. — Куда он делся?

Но сосны стали моими сообщницами.

— Мы не знаем, мы не видели, — лепетали они. — Жди его, растрогай его своим терпением.

Тогда Гера в задумчивости села на ковер сухой хвои, зная, что ее судьба богини решается в этот час.

Но тут перед ней опустилась, встопорщив серые перышки, зябкая весенняя птица: несчастная, дрожащая от холода кукушка. Она неуклюже подскакивала на желтых лапках и издавала свой монотонный призыв.

Гера улыбнулась.

— Совсем замерзла, бедняжка! Из какого гнезда ты выпала, несчастная птичка? — произнесла она, растрогавшись.