В туманном зеркале

– Скажи лучше, обобщения, не уточняя, общие это места или не общие! Что с тобой сегодня, слова тебе не скажи!..

Собеседники было разгорячились, но женщины тут же вмешались в разговор и смягчили его. Франсуа стал необыкновенно весел, он веселел всегда, когда чувствовал, что опасность, пусть даже на время, как было на этот раз, миновала.

На деле – и Франсуа нисколько не умалял смехотворности своего ощущения – он невольно чувствовал себя задетым несправедливостью к Муне Фогель Сибиллы и ее друзей. А несправедливость их, что бы о ней ни думать, уязвила его мужское тщеславие, и не только.

Глава 7

Нервы у Франсуа разыгрались, он чуть было не повздорил с Полем, в общем, вел себя глупо. Ничего другого не скажешь об их ужине с Ненси и Полем в ресторане, но Сибилла не придала значения его глупостям и была права. Она прекрасно понимала, какое наступает трудное и напряженное у них время. А с другой стороны, и хорошего было немало: во-первых, они наконец закончили замечательнейшую пьесу, и рано или поздно она станет не только их достоянием, но и найдет своего зрителя – зрителя, который всерьез любит театр. Во-вторых, та чистая случайность, благодаря которой именно Сибилле досталась вновь открытая в журнале рубрика и вместе с нею десять тысяч франков, и, в-третьих, их любовь, не остывающая, пылкая, что Франсуа опять подтвердил Сибилле на днях за кулисами театра (несмотря на риск оказаться в нелепейшем положении, появись там внезапно кто-нибудь).

Недолгое и пошловатое донжуанство Франсуа Россе все-таки кое-чему его научило, он узнал, что если у женщины появляются вполне оправданные подозрения, то любовный пыл к ней нужно удвоить, и еще: все предпринятые предосторожности себя оправдывают. Как бы ни умна была женщина, в неостывающем желании своего партнера она видит безусловное доказательство отсутствия у нее соперниц: желание в глазах женщины предполагает исключительность. Франсуа знал, что это не так, но со временем перестал удивляться этому всеобщему женскому заблуждению. Действительно, занимаясь любовью со своими многочисленными любовницами, он и в самом деле успокаивал их, и чем он больше занимался любовью, тем больше ему хотелось ею заниматься, и верен он был не одной какой-то женщине, не двум и не трем, а своему любовному влечению, самой любви, нескончаемой череде женских тел, над которыми склонялся он, Франсуа, всегда любящий и всегда жаждущий. И так было всегда, даже если неделю за неделей у него заранее сводило скулы при одной только мысли о физической любви. Полученное от физической любви удовольствие он и не думал сравнивать со своей любовью к Сибилле. Сибилла была сущностью его жизни, но из-за того, что в Сибилле не было того же неукротимого любовного пыла, он испытывал к ней какое-то смутное и опасливое снисхождение, только из-за отсутствия неутоленности, больше не из-за чего.

«Хорошо бы, – думалось Франсуа в нечастые минуты озарений, – хорошо бы вновь заняться проблемой любви и с точки зрения эмоциональной, и с психологической, и с литературной, в конце концов!» Страх – вот что в первую очередь тяготеет над любящими – не страх за самого себя, а страх будущего – не будущего своей любви, а будущего, которое ждет того, кого ты любишь. И если свести любовь к боязни, к ее самому обыденному, но вместе с тем и самому правдивому и искреннему проявлению, то она выльется в вопрос, который невольно задает себе каждый любящий, – как? В каких условиях будет доживать свои дни твой возлюбленный? Статистика говорит, что он должен умереть раньше Сибиллы, и поэтому он был готов отдать все, только бы быть уверенным, что на склоне дней она будет согрета теплом и привязанностью друзей, окружена комфортом, которым даже сейчас, в полном расцвете сил, он не мог ее окружить. К сожалению, он не был в силах надежно обеспечить ее в будущем деньгами, как в настоящем не был в силах стать ее надежным спутником в чувствах. Сибилла об этом и не подозревала. Но у него было дурацкое иудео-христианское, ребяческое ощущение, что каждой своей изменой, каждой мимолетной интрижкой он уменьшает свой грядущий капитал, портит свое будущее, которое на деле, он прекрасно знал это, никак не зависит, по крайней мере в денежном отношении, от его верности или неверности. Чтобы убедиться, достаточно посмотреть на Муну Фогель, слабую, ненадежную, – но не осталась же она забытой актрисой-неудачницей, наоборот, купила один из лучших парижских театров, купила квартиру… ну-у, можно сказать, вполне комфортабельную… Последнее определение, которое он произнес про себя, как произносил каждое слово всякий раз, когда читал себе мораль, невольно заставило его рассмеяться.