В туманном зеркале

Сон Сибиллы потревожило чириканье воробьев. Она открыла глаза, поняла, что в Париже, у себя дома, рядом со своим любимым, и вновь прикрыла их, наслаждаясь ощущением покоя. Однако стрелки приближались к девяти, и Сибилла бегом побежала под душ, потом бесшумно оделась, стараясь не разбудить Франсуа, хотя при этом все же уронила нечаянно сумочку, случайно задела стул, выдавая свое неосознанное желание перемолвиться с ним хоть словечком. Но Франсуа спал как сурок, зарывшись лицом в подушку, что случалось с ним нечасто. И Сибилла сбежала, будто воришка.

Как только хлопнула дверь, Франсуа поднял голову. Он проснулся уже давно, но упорно цеплялся за неверную дремоту, отгораживаясь ее туманной пеленой и от себя, и от Сибиллы, баюкая себя полусном, чтобы не возвращаться к дневным мыслям. Он опять почувствовал себя простуженным: душевный неуют у него всегда совпадал с физическим. На глупости и безумства он был способен, только чувствуя себя здоровым, усталость возвращала его, впрочем, как и большинство людей, к нравственным устоям ответственности и житейским заботам.

Одеваясь, он увидел мирно лежащий на кресле свитер Муны или ее мужа, а может, любовника. Вчера он совершенно позабыл о нем, а теперь его голубизна так отчетливо выделялась на фоне темного пиджака. С ума сойти! Он так тщательно упрятал вчера рукопись, убрал все следы, оставленные предыдущими сутками, – и оставил на самом виду несомненное доказательство! Франсуа мигом прикинул все возможные объяснения: когда-то свитер одолжил ему приятель, и он вдруг обнаружил его на полке. Не годилось. Сибилла куда лучше него знала весь его нехитрый гардероб. Пошел вчера и купил? Франсуа подумал и решил, что вариант покупки самый подходящий, даже несмотря на оторванный ярлычок. Вот только где? Да неважно! В любом из магазинчиков на бульваре! Но и тут, как и во всем остальном, он не будет забегать вперед и дождется вопроса Сибиллы. Вполне возможно, что она и не заметила голубого свитерка. Иначе сказала бы сразу. Сибилла не из тех, кто копит подозрения, она из тех, кто незамедлительно их разрешает. А пока ему непременно нужно позвонить Муне, чтобы застать ее, – до одиннадцати она дома! И Франсуа с удивлением отметил, насколько звонок Муне, еще позавчера почти что невероятный, сегодня кажется ему естественным и будничным, хотя эта естественность и совершенно противоестественна для его прямого долга.

«Во что ты ввязываешься?» – впервые спросил он себя, водя бритвой по щеке перед зеркалом. Ответить он не мог, но твердо знал одно: он никогда не причинит зла Сибилле. Вот это ему было ясно. «Никогда!» – повторил Франсуа вслух с той решительностью, которая как раз и говорила, что именно в этом он и не был уверен. Если Сибилла вдруг узнает о Муне, о них с Муной, что она почувствует – боль? Обиду? Или презрение? Подсознательно он предпочел бы издевку Сибиллы – над ним самим, над возрастом Муны; заурядность реакции Сибиллы подчеркнула бы незаурядность его отношения к Муне. (Мстительная пристрастность его прежних любовниц при разрыве позволяла ему расставаться с ними даже без угрызений совести.) Но, в общем-то, ему было не по себе, как всегда, когда он не бывал наказан за свои проступки.

– Мадам ушла, – сообщил ему верный Курт, – она просила господина Россе позвонить ей в театр.

Когда Муна взяла телефонную трубку в театре, то заговорила тем светским, но слишком громким голосом, который невольно выдавал ее возраст, – так говорят по телефону женщины старшего поколения.

– Добрый день, – сказал он, – это Франсуа Россе.

– А-а, господин Россе, – отозвалась она. – Какое приятное совпадение! А мы только что говорили о вас с нашим другом господином Бертомьё.

– Да что вы? Совпадение? – Франсуа вдруг почувствовал прилив безудержного озорного веселья, которое удивило и взбудоражило его самого и которое наверняка чувствовала в себе и Муна, если только бедняжка… (Муна и в самом деле была уж слишком безупречна), – и он продолжал: – И о каком же совместном падении, милая Муна, вы сказали нашему прекрасному другу Бертомьё, у которого, как вы знаете, такая ужасная репутация?

– Что? Что? Я не расслышала! Я очень плохо вас слышу…

– Я говорю, что Бертомьё славен пристрастием к голубому. Моя точка зрения покажется вам специфически мужской, но уверяю, я физически предпочитаю вас и только вас, милая Муна. Я нахожу вас в тысячу, в миллион раз привлекательней Бертомьё, понимаете?