В туманном зеркале

– Тебе лучше? – спросил Франсуа.

Она кивнула, ища ответ на свой мысленный вопрос и не находя ответа.

Примерно с полгода назад, работая над переводом пьесы, они вдруг загорелись желанием поставить ее – поставить так, как она им увиделась, так и никак иначе. Но постановка требовала денег, и немалых, а их-то у них и не было, это означало, что деньги придется занимать, но затраты предстояли не только материальные, но и душевные – впервые они брали на себя такое ответственное дело. Судьбу их должен был решить один-единственный вечер: победят они или провалятся, войдут в когорту признанных талантов или прослывут амбициозными бездарностями, – разумеется, речь шла не о высшей справедливости, и они прекрасно понимали, что многое тут будет зависеть от случая. Понимали, что и провал не будет для них непоправимой катастрофой. Да, им простится и неуспех: в своем деле они давно не новички, их ценят как профессионалов, прежняя работа в театре говорит сама за себя и послужит им капиталом. В общем, они «доросли» до того, чтобы отважиться на завоевание Парижа. А их длительная верная любовь подтверждает их человеческую добротность. К 1990 году осталось не так много пар, успешно сдавших экзамен на совместную жизнь и подтвердивших свою устойчивость. Обычно стояли каждый за себя, а не за общие совместные интересы, но Сибилле с Франсуа как раз в этом смысле не стоило беспокоиться: успех только углубит то ласкающее ощущение, каким баловала их совместная жизнь, а неуспех сблизит еще теснее, позволив посостязаться в остроумии. В чувстве юмора и взаимном согласии не могли отказать им даже самые близкие друзья. Наконец-то Сибилла рассмеялась, открыла сумочку, вытащила пудреницу и, придирчиво оглядев себя в зеркальце, припудрила блик на щеке и подбородок, потом подкрасила верхнюю губу и резко, чуть ли не яростно, прижала к ней нижнюю. Сунула пудру и помаду обратно в сумку и, вновь взглянув в большое зеркало, невольно задумалась, какое отношение имеет будничная Сибилла из пудреницы – фотокарточка на удостоверении личности, которую она только что подретушировала, – к портрету женщины в полный рост, обрамленному тяжелой резной деревянной рамой, женщины со сложным и смутным выражением лица. Удивив Сибиллу, в зеркало скользнул и еще кто-то – мужчина, которого женщина прятала позади себя или который сам за нее прятался, мужчина с упавшей на лоб прядью, казавшейся черной в тусклом желтоватом свете, он пригнулся и положил подбородок женщине на плечо. Она уверилась, что это Франсуа, только почувствовав шеей его щеку.

Франсуа уже обнял Сибиллу, просунул свои руки под ее опущенные и сомкнул у нее на талии. Голову Франсуа поднял и тоже смотрел, как на незнакомцев, на пару, что отражало изголодавшееся зеркало. Светло-бежевый костюм Сибиллы и бежевая, но чуть темнее, блузка оттеняли ее загар, – загореть она успела за ту неделю, что они скромно провели в Турени. Золотистые волосы Сибиллы мягко светились в полутьме, тело в тумане зеркала теряло очертания, и из телесного облака, казалось, рождался мужчина с рыжиной в каштановой гриве волос и карих глазах, его руки с тонкими мальчишескими запястьями и большими мужскими кистями смыкались на измятой юбке женщины. «Парочка под хмельком, образца 1990 года», – мгновенно определила Сибилла с откровенной насмешкой, смешок у нее даже вырвался, и они тут же двинулись бы дальше, но тут тусклый, в духе дома свиданий, свет внезапно погас, оставив их в потемках и запечатлев на сетчатке двойной образ, странный и чем-то смущающий. Что за световые эффекты в духе театра Гиньоль? Сибилла даже растерялась. Зато не растерялся Франсуа. Он тут же повернул Сибиллу к себе и, тесно прижав и не отпуская, маленькими шажками двинулся с ней в глубину потемок за поворот все того же адского коридора, где – Сибилла вспомнила – стояло плетеное кресло-качалка, что неведомо как забрело сюда из туманной дали времен. «Да они же ставили Оскара Уайльда… „Как важно быть серьезным“, вот в чем дело!» – сообразила она, опускаясь в кресло, а ее любовник, прерывисто дыша, прижимался к ней все теснее, и она не противилась, она уже отвечала ему, она уже успокоилась.

Глава 2

Анри Бертомьё напоминал постаревшего героя-любовника, только из очень уж давних, неведомо до какой из войн, времен. Прилизанные волосы, двусмысленно подведенные глаза – намек на пороки, к которым он не был привержен, – маленький, слишком твердо очерченный рот, слишком ровные и слишком белые зубы – все говорило, что их хозяин не столько дорожит модой определенного времени, сколько пренебрегает современной, – но то была ложь: за современной модой Бертомьё следил очень внимательно.