Пандора

«В этом я не сомневаюсь», – ответил он, разражаясь хохотом.

Я видела, что отец начинает нервничать. Я только тогда еще не знала, что десятилетняя девочка может обручиться.

Мариус выпрямился и сказал своим ласковым, очень красивым голосом, искушенным как в публичных выступлениях, так и в речах любви:

«Маленькая красавица, маленькая муза, по матери я веду свое происхождение от кельтов. Мои предки – высокий светловолосый народ, народ Галлии. Говорят, моя мать была у них принцессой. Ты знаешь, кто такие галлы?»

Я ответила, что, конечно же, знаю, и начала пересказывать вступление из записок Юлия Цезаря о завоевании Галлии, страны кельтов:

«Вся Галлия состоит из трех частей…– Мариус был искренне потрясен. Все остальные тоже. Ободренная, я продолжала: – Кельтов отделяет от Аквитании река Гаронна, а от племени белгов – реки Марна и Сена…»

Мой отец, на этот раз несколько смутившись, поскольку его дочь купалась в лучах славы, повысил голос, чтобы уверить всех и каждого, что я радость очей его, что мне позволено делать все, что хочется, и, пожалуйста, не стоит обращать внимание…

Я же, будучи от природы нахальной и любительницей устроить неприятности, сказала:

«Передайте от меня привет великому Овидию! Потому что я тоже хочу, чтобы он вернулся домой».

И выпалила несколько пылких строк из «Науки любви»:

• А поцелуи? Возможно ли их не вмешивать в просьбы?
• Пусть не дается – а ты и с недающей бери.
• Ежели будет бороться и ежели скажет: «Негодный!» —
• Знай: не своей, а твоей хочет победы в борьбе.

Все, кроме моего отца, расхохотались, а Мариус обезумел от восторга и захлопал в ладоши. Другого поощрения мне и не требовалось, теперь уже я помчалась на него, как медведь, продолжая распевать пламенные стихи Овидия:

• Только старайся о том, чтоб не ранить нежные губы,
• Чтобы на грубость твою дева пенять не могла.
• Кто, сорвав поцелуй, не сорвал и всего остального,
• Истинно молвлю, тому и поцелуи не впрок^[2].

Отец схватил меня за предплечье и приказал:

«Все, Лидия, хватит!»

А мужчины смеялись все громче, сочувствуя ему, обнимая его, и снова смеясь.

Но я не могла не одержать последнюю победу над взрослой компанией.

«Прошу тебя, отец, – сказала я, – дозволь мне закончить мудрыми и патриотичными словами Овидия: „Я поздравляю себя с тем, что появился на свет лишь в наше время, не раньше. Эта эпоха мне по вкусу“».

Это не столько позабавило Мариуса, сколько изумило. Но отец подтянул меня к себе и очень четко произнес.

«Лидия! Сейчас Овидий такого не сказал бы, а ты, будучи такой… ученой и одновременно таким философом, не могла бы ты уверить дражайших друзей твоего отца в том, что ты прекрасно знаешь: Август по веским причинам выслал Овидия из Рима, и он никогда не сможет вернуться домой».

Другими словами, это означало: «Помолчи, достаточно об Овидии».

Но Мариус опустился передо мной на колени, стройный, красивый, с гипнотическими голубыми глазами, поцеловал мне руку и сказал:

«Я передам Овидию твой привет, маленькая Лидия. Но твой отец прав. Всем нам следует соглашаться с цензурой императора. В конце концов, мы же римляне. – А потом он повел себя весьма странно – заговорил со мной как со взрослой: – Август Цезарь, я полагаю, дал Риму намного больше, чем можно было надеяться. И он тоже поэт. Он написал поэму „Аякс“ и сам ее сжег, заявив, что она недостаточно хороша».

Лучший день в моей жизни! Я бы согласилась тотчас сбежать с Мариусом!

Но мне оставалось только танцевать вокруг него, провожая по вестибюлю до ворот. Я помахала ему рукой.

Он задержался.

«До свидания, маленькая Лидия», – чуть задержавшись, сказал он и о чем-то тихо заговорил с моим отцом.

Я услышала лишь слова отца:

«Да вы не в своем уме!»

Он повернулся спиной к Мариусу, а тот грустно мне улыбнулся и исчез.

«О чем он говорил? Что случилось? – спросила я отца. – В чем дело?»

«Послушай, Лидия, в твоих книгах тебе когда-нибудь встречалось слово „обручиться“?»

«Да, отец, конечно».

«Так вот, этим бродягам и мечтателям ничто так не нравится, как обручиться с маленькой десятилетней девочкой, потому что она еще не доросла до свадьбы и он получит несколько лет свободы от императорской цензуры. Такое случается сплошь и рядом».

«Нет, нет, отец! – возразила я. – Я его никогда не забуду».

Думаю, я забыла его на следующий же день. Целых пять лет я не видела Мариуса. Я помню это точно, потому что мне исполнилось пятнадцать, пора было выходить замуж, а мне замуж совсем не хотелось. Я год за годом выкручивалась, симулируя болезни, безумие, не поддающиеся контролю припадки. Но время мое истекало, фактически я имела право выходить замуж с двенадцати лет.

---

2 Перевод М. Гаспарова