Пандора

В тот момент она была моей матерью, моей царицей, моей богиней, она была для меня всем. Я познала то, что следовало познать, когда мы выпили зелье в храме, когда пели и раскачивались в исступленном танце. И я познала это в ее объятиях. И в объятиях Мариуса тоже, причем на более безопасном уровне, и теперь мне хотелось только оказаться рядом с ним.

Культ ее показался мне отвратительным. Порождение пороков и невежества, вознесенных на такую высоту! Внезапно я испытала облегчение, что в корне загадок лежат столь примитивные объяснения. Кровь, пролитая на ее золотое платье!

Все образы и мимолетные впечатления годны только на то, чтобы научить восприятию более глубоких понятий, вновь решила я, как тогда, в храме, когда искала утешения у базальтовой статуи.

Только я, и я одна, могу превратить свою новую жизнь в героическое сказание.

Я очень порадовалась за Мариуса, сумевшего обрести поддержу в разуме. Но разум – вещь выдуманная, навязанная миру верой, а звезды никому ничего не обещают.

В те темные ночи, когда я скрывалась в этом доме, в Антиохии, оплакивая своего отца, я увидела кое-что более значительное, увидела, что в самом сердце Сотворения вполне может крыться нечто сродни бушующему вулкану, не поддающееся контролю и пониманию. Его лава уничтожит как деревья, так и поэтов. «Так что прими этот дар, Пандора, – велела я себе. – Иди домой и будь благодарна, что ты снова замужем, ибо никогда еще ты не встречала более подходящую пару и не стояла на пороге столь многообещающего будущего».

По возвращении – что произошло очень скоро благодаря обретенной мною способности быстро перепрыгивать с крыши на крышу, едва касаясь их поверхности, и передвигаться по стенам – по возвращении я нашла его в том же состоянии, в каком и оставила, только намного более печальным. Он сидел в саду, совсем как в видении, показанном мне Акашей.

Должно быть, он любил эту скамью позади виллы, обращенную к зарослям и природному ручью, журчащему над камнями и стремительным потоком разливающемуся в высокой траве. Он моментально встал. Я обняла его.

«Мариус, прости меня», – сказала я.

«Не говори так, это я во всем виноват. И я не сумел тебя защитить».

Мы обнимали друг друга. Мне захотелось впиться в него зубами и пить его кровь, что я и сделала – и почувствовала, как он забирает кровь у меня. Никогда на брачном ложе не испытывала я столь полного единения с мужчиной, и я отдалась этому чувству, как никогда и никому не отдавалась при жизни.

Внезапно силы оставили меня. Я оборвала свой поцелуй и разжала зубы.

«Идем же, – сказал он. – Твой раб уснул. А днем, когда спать будем мы, он перенесет сюда все твои вещи и приведет твоих девушек, если ты захочешь оставить их при себе».

Мы спустились по лестнице и вошли в новую комнату. Для того чтобы отворить дверь, понадобились все силы Мариуса – а значит, никакой смертный на это не способен.

Там стоял саркофаг, гранитный, без украшений.

«Ты сможешь поднять крышку?» – спросил Мариус.

«Я чувствую какую-то странную слабость».

«Это потому, что встает солнце. Попробуй поднять крышку. Столкни ее в сторону».

Я так и сделала. И внутри нашла ложе из лилий и розовых лепестков, шелковых подушек и засушенных цветов, которые хранят из-за их аромата».

Я ступила внутрь каменной темницы и сначала села в ней, а потом вытянулась в полный рост. Он не замедлил занять свое место в гробнице рядом со мной и толкнул крышку на место. Свет для нас – как и для всех мертвецов – померк.

«Я засыпаю. Я едва могу говорить».

«Какое счастье!» – откликнулся он.

«Никакой необходимости в таком оскорблении нет, – пробормотала я. – Но я тебя прощаю».

«Пандора, я тебя люблю», – в голосе его слышалась беспомощность.

«Войди в меня, – попросила я, протягивая руку к его ногам. – Заключи меня в свои объятия».

«Это все глупость и предрассудки».

«Это не то и не другое, – сказала я. – Это символично и приятно».

Он подчинился. Наши тела слились воедино, объединенные тем стерильным органом, который значил для него теперь не больше, чем рука, – а как же я любила руку, которой он обнимал меня, и губы, прижавшиеся к моему лбу!

«Я люблю тебя, Мариус, мой странный, высокий, прекрасный Мариус».

«Я тебе не верю», – произнес он едва слышным шепотом.

«В каком смысле?»

«Очень скоро ты возненавидишь меня за то, что я тебе сделал».

«Вряд ли, мой разумник. Я не так уж стремлюсь состариться, увянуть и умереть, как тебе кажется. Я рада появившемуся у меня шансу увидеть и узнать гораздо больше…»