День гнева

* * *

В отдалении теперь гремят не залпы, а одиночные выстрелы, и это немного успокаивает Антонио Алькала Галиано, который бежит по бурлящим улицам своего квартала. Как ни молод он, но не может не замечать очевидное: отряды горожан вооружены так смехотворно, что тягаться с французами было бы чистейшим безумием. Однако, повинуясь безотчетному побуждению, порожденному юношеской пылкостью, Антонио увязывается за группой мадридцев, нестройно, с шумом и криком проходящих мимо церкви Сан-Ильдефонсо, и делает это прежде всего потому, что с балконов смотрят женщины. Он влюблен в одну сеньориту, так что хочется рассказать ей о каком-нибудь своем мало-мальски героическом деянии. Отряд состоит в основном из молодых парней, а командует — с ухватками настоящего офицера — какой-то дядя постарше, который время от времени выкрикивает: «Да здравствует наш государь Фернандо Седьмой!» Так доходят они до улицы Фуэнкарраль, где вспыхивает оживленная дискуссия по поводу того, какой путь избрать дальше: одни предлагают идти в казармы, влиться в какую-нибудь армейскую часть и воевать в строю по всем правилам, другие говорят, что надо мелкими группами подкарауливать французов, нападать на них, где встретишь, завладевать их оружием и, ударив, тотчас убегать по крышам и проходными дворами, чтобы нежданно появиться в новом месте. Диспут разгорается все жарче, грозя перерасти в потасовку, но тут один из тех, кто кипятится сильнее прочих, обтрепанный и неприглядный, вдруг оборачивается к Антонио Галиано:

— А ты, друг, чего пришипился?

Такая фамильярность не очень нравится воспитанному юноше из хорошей семьи, сыну трафальгарского героя, тем более что Антонио, хоть и одет в партикулярное платье, входит в число членов Севильского королевского кавалерийского общества. Благоразумно не показывая, как коробит его подобное обращение, однако самим тоном подчеркивая, что свиней с собеседником не пас, он отвечает, что не сумел еще выработать собственного мнения по этому вопросу.

— Но французов-то резать пойдешь?

— Ну да, разумеется. Только… я не предполагал, что именно резать… У меня и оружия-то нет…

— В том-то, брат, и закавыка — где оружие взять.

Алькала Галиано всматривается в малопривлекательные лица вокруг. Ясно, что все эти парни происхождения самого плебейского, а есть среди них и отпетый уличный сброд. Да и они весьма неодобрительно поглядывают на его фрак и круглую шляпу. «Барчук… Чистюля…» — доносится до него. Похоже, этой братии ему следует опасаться больше, чем французов.

— Знаете, я сейчас вспомнил, — говорит он, стараясь, чтобы его слова звучали естественно и непринужденно, — у меня дома есть оружие. Сейчас схожу… это здесь, неподалеку… и сразу вернусь… Принесу.

Обтрепанный, с головы до ног смерив его недоверчивым и уничижительным взглядом, отвечает:

— Да? Что ж, валяй…

Антонио, уязвленный таким тоном, хочет что-то сказать, но в этот миг подходит верховод: судя по въевшемуся запаху пота и могучим мозолистым ручищам — грузчик или носильщик.

— Катись отсюда, — говорит он. — На хрен ты нам сдался.

Юношу словно обдает жаром. В самом деле, зачем я здесь, думает он.

— Что ж, господа, в таком случае — всего вам хорошего. Желаю удачи.

Антонио поворачивается и идет к дому: самолюбие его уязвлено, но зато какое облегчение — избавиться от сомнительной компании. А там, сменив цилиндр на шляпу с серебряным галуном, прихватив шпагу, оставив мать в тревоге и слезах, снова отправляется на поиски более подобающих соратников, твердо решившись сражаться бок о бок с людьми своего круга, достойными и здравомыслящими. Но встречаются ему только разъяренное простонародье и офицер, пытающийся сдержать его; на углу улиц Луна и Тудескос он видит лейтенанта в конногвардейском мундире и обращается к нему за советом. По галуну на шляпе решив, что перед ним его гвардеец, тот спрашивает:

— Почему торчите на улице? Приказа не знаете?

— Я, господин лейтенант, из Севильи… Я член королевского кавалерийского общества…

— В таком случае — немедленно домой! Я сам иду в казармы. Приказано — носу из расположения не высовывать. А дойдет до крайности — открывать огонь, чтоб усмирить толпу.

— Как? По мирным жителям?

— Может, и придется. Вы же видите — чернь как с цепи сорвалась, остервенилась вконец… Перебито много французов, а теперь уже и наших… Вы, сдается мне, молодой человек из порядочных. Боже вас упаси якшаться с этими людьми — они себя не помнят…