День гнева

— Здесь опасно. И мать, наверно, с ума сходит от беспокойства.

— Не можем совладать с ним, сеньор… Не идет ни в какую, уперся как все равно ослик.

— Как зовут?

— Пепильо Амадор.

Веларде недосуг заниматься юным упрямцем — много других дел, важных и неотложных. Это самый многочисленный отряд из всех подошедших к воротам Монтелеона, и на лицах людей читается смешение многообразных и противоречивых чувств — беспокойство, решимость, растерянность, тревога, надежда, дерзкий вызов… Есть и безоговорочная вера в него, стоящего перед ними капитана, а вернее — доверие к его чину и мундиру. Само слово «капитан» ласкает слух, внушает какое-то первобытное доверие этим отважным добровольцам, брошенным их королем и правительством на произвол судьбы и готовым следовать за каждым, кто поведет их за собой. Все они оставили семьи, дома, работу, рискнули прийти сюда, к воротам артиллерийского парка, движимые яростью, стыдом, любовью к отечеству, отвагой, обидой к высокомерной спеси французов. Многие скоро будут убиты, думает Веларде и от этой мысли погружается в минутное оцепенение, пока не замечает, что на него по-прежнему устремлены выжидательные взгляды. И тогда, стряхнув этот морок, возвышает голос.

— Ну а как управляются со штыком и саблей, — говорит он, — таким молодцам, как вы, объяснять не надо. Вы сами кого хочешь научите.

Реплика попадает в цель — лица вокруг расплываются в улыбках, слышатся одобрительный смех и рукоплескания. «Да уж, — отвечают ему, похлопывая по торчащим из-за кушаков костяным рукоятям, — ученого учить — портить. Кто не верит, пусть у лягушатников спросит».

— Достоинство этого оружия в том, — говорит Веларде, в свою очередь берясь за эфес, — что к нему патроны не нужны и порох не кончится. А уж лучше нас, испанцев, никто им не владеет.

— Никто! — прокатывается над толпой восторженный рев.

И капитан, несколько воодушевив свое воинство, ибо знает, что липуч, как зараза, не только страх, но и боевой задор, направляет угольщика с его отрядом на крыши и балконы примыкающих к парку домов, в монастырский сад — держать, когда начнется, выходы с улицы Сан-Хосе на Сан-Бернардо.

— Как вы считаете, капитан? — вполголоса спрашивает его, с сомнением покачивая головой, писарь Альмира.

Веларде только пожимает плечами. Важно подать пример. Быть может, это усовестит остальных и сотворит чудо. Вопреки мрачным ожиданиям Даоиса он продолжает верить, что, если Монтелеон окажет сопротивление, мадридский гарнизон в стороне стоять не будет, рано или поздно примкнет к мятежу.

— Я считаю, надо держаться во что бы то ни стало, — отвечает он.

— Да, но… сколько?

— Сколько сможем.

Негромко переговариваясь, они смотрят, как добровольцы идут на позиции. В этом отряде численностью человек в пятнадцать среди прочих — цирюльник Херонимо Мораса, привратник городского суда Феликс Тордесильяс, плотник Педро Наварро, хозяин винного погребка на улице Орталеса Хосе Родригес с сыном Рафаэлем и двое братьев Амадор, Антонио и Мануэль, за которыми, волоча по земле тяжелую корзину с патронами, неотступно следует третий — одиннадцатилетний Пепильо.

* * *

Получив ружье и горсть патронов, Франсиско Уэртас де Вальехо, 18-летний сеговиец из хорошей семьи, занимает позицию, где ему было сказано: на балконе второго этажа в доме, стоящем как раз напротив ограды парка. Оттуда ему виден угол улицы Сан-Бернардо. Вместе с Франсиско — еще двое. Один — молодой, тощий, очкастый, — протянув руку, церемонно представился Висенте Гомесом Пастраной, типографским наборщиком. Другой — жилец или владелец этого самого дома — улыбчивый сеньор средних лет, с полуседыми бакенбардами, в охотничьих гамашах, с перекрещенными на груди патронташами и с ружьем в руке.

— Отличное место, — говорит он. — Когда французы выйдут из-за угла, мы их будем бить косоприцельным огнем.

— Вы, я вижу, во всеоружии.

— Собирался с утра пораньше с моим легашом в Фуэнкарраль. А потом решил остаться. Не все же кроликов стрелять…

Кажется, что этот охотник, назвавшийся Франсиско Гарсией — для друзей и близких дон Курро, — постоянно пребывает в добром расположении духа и вроде бы совсем не тревожится за целость своей квартиры. При содействии Франсиско и наборщика он сдвигает мебель, освобождает проход на балкон, укладывает к железным перилам два скатанных матраса, устраивая нечто вроде бруствера или парапета для защиты от пуль. Потом убирает из шкафа кое-какой фарфор и образ Иисуса Назарянина, уносит это все для большей сохранности в спальню. Оглядевшись с довольным видом по сторонам, подмигивает соратникам: