День гнева

* * *

А улица Сан-Хосе из конца в конец тонет в клубах дыма, грохочет пальбой. Трескотня ружейных выстрелов время от времени перебивается басовитым рявканьем пушки.

— В укрытие! — хрипло кричит капитан Даоис. — Всем, кроме орудийной прислуги, залечь, не высовываться!

Французы усвоили уроки двух неудавшихся штурмов и больше не пытаются взять Монтелеон с налету, а стягивают вокруг него кольцо с улиц Сан-Бернардо, Фуэнкарраль и Ла-Пальма, высылая вперед фузилеров, по одному выбивающих защитников парка. Время от времени, решившись завладеть каким-нибудь подвалом или очистить дом, они малыми партиями, по нескольку человек, прижимаясь к стенам, предпринимают точечные атаки, отбиваемые огнем горожан из окон, волонтеров короны — с третьего этажа главного корпуса и четырех пушек перед воротами, простреливающих улицы во всю их длину и во всех направлениях. Тем не менее и артиллеристы, и стрелки, залегшие на мостовой у входа, несут потери. И пока люди Фернандеса Вильямиля, полуослепшие от порохового дыма, донимаемые огнем французов — пули свистят над самой головой или щелкают по торцам, — отходят в глубь парка, убит нищий с Антона Мартина, так и оставшийся безымянным, и ранен Антонио Клаудио Дадина, ювелир с улицы Горгера: братья Мунис, закинув ружья за спину, ползут к нему под не стихающим ни на миг огнем и за ноги утаскивают в безопасное место.

— Картечи осталось два заряда, сеньор капитан!

— Заряжайте обычными пулями, россыпью… Пакеты оставьте на тот случай, когда французы подберутся совсем близко.

— Слушаю.

Дон Луис Даоис, с наружным спокойствием расхаживая между пушками с саблей на плече, как на параде, весьма умело управляет огнем, меж тем как вокруг свищут пули, явно предназначавшиеся ему. Фортуна покуда улыбается капитану, и ни один из смертоносных свинцовых шариков не задел его.

— Руис!

Лейтенант Руис, хлопотавший у восьмифунтового орудия, выныривает из клубов дыма. Лицо у него белее мундира, покрасневшие глаза лихорадочно блестят.

— Я, господин капитан!

Пуля вскользь чиркает по правому эполету Даоиса, и капитан на миг ощущает сосущий холод под ложечкой. «Это все ненадолго, — думает он, — не в эту минуту, так в следующую они со мной разделаются».

— Видите — вон там, на углу Сан-Андрес накапливаются для атаки? Сможете попасть?

— Если выдвинем пушку на несколько шагов вперед, можно попытаться.

— Давайте.

Еще две пули с жужжанием пролетают между ними. Лейтенант смотрит в ту сторону, откуда стреляли, с брезгливой досадой — так, словно какой-то неотесанный мужлан, не знающий правил поведения в приличном обществе, позволил себе некстати встрять в разговор. «Славный малый», — думает Даоис. Он прежде никогда не видал этого худосочного лейтенантика, но ему нравится, как тот ведет себя под огнем. Дай бог, чтоб уцелел.

— Алонсо! Порталес! Помогите выкатить? Берись!

Второй капрал Эусебио Алонсо и канонир-валенсианец Хосе Порталес Санчес, только что зарядившие пушку под командой лейтенанта Аранго, зигзагами, согнувшись, подбегают на зов, хватаются за колеса. На полдороге пуля попадает в Порталеса, который падает, не успев даже вскрикнуть. Увидев это, миловидная женщина подбирает подол своей баскиньи и, не обращая внимания на стрельбу, с двумя зарядами подбегает к пушке.

— Милая сеньора, сделай одолжение, уйди отсюда! — говорит ей капрал. — Не ровён час, попадут.

— Сам уйди! Только не каркай!

Эту маху, как впоследствии узнают артиллеристы, зовут Рамона Гарсия Санчес, ей тридцать четыре года, а живет она поблизости, на улице Сан-Грегорио. Уже через минуту капрал готов признать свою неправоту. Рамона не одна такая: в бою участвует еще Клара дель Рей-и-Кальво, 46 лет, проживающая в доме № 11 по улице Сан-Хосе, — вместе с мужем и тремя сыновьями она помогает Аранго и фейерверкеру Себастьяну Бланко заряжать и наводить их орудие. Другие подносят заряды, поят вином или водой. Среди них — шестнадцатилетняя девица Бенита Пастрана, отправившаяся воевать, когда узнала, что ранен ее жених Франсиско Санчес Родригес, слесарь с площади Гато. Здесь же и пятидесятилетняя Франсиска Оливарес Муньос с улицы Магдалена, и Хуана Кальдерон, которая, сидя в подвале, заряжает и подает ружья мужу, Хосе Беги, и девчушка лет пятнадцати, которая под пулями сновала по улице взад-вперед, поднося патроны отцу и его сотоварищам, засевшим в саду монастыря Маравильяс, пока не свалилась мертвой при очередной атаке французов. Имя ее с точностью установить не удалось, хотя очевидцы уверяли, что звали ее Манолита Маласанья.