Дэниел Мартин

— Это из-за того, о чём Энтони мне сказал? Думаешь, я просто из приличия выполняю завет?

— Ну, я думаю… Отчасти — да.

— Значит, человек не может сделать то, что считает вполне нормальным и разумным, только потому, что это советовал Энтони?

— Просто я уверена, что он вовсе не хотел, чтобы ты вот так лез из кожи вон, чтобы мне помочь.

Дэн опять замолчал, на этот раз — надолго, обдумывая новую линию атаки.

— Мне кажется, что его самоубийство было, хотя бы в какой-то мере, попыткой сделать невозможным то твоё отношение ко мне, которое было так заметно до того, как мы услышали о его смерти. Я не имею в виду твоё отношение ко мне лично. А то, что за ним крылось, твоё отношение ко всему остальному. Я начинаю думать, что реальный значительный шаг, который тебе предстоит совершить, это — снизойти до того, чтобы признать за некоторыми вещами право быть такими, каковы они есть.

— Не за некоторыми вещами. За собой.

— Это вовсе не означает, что Энтони не разобрался в проблеме. В тот вечер он говорил мне о тебе практически то же самое, что потом и ты, — буквально слово в слово.

— Он так и не понял, что я не могу себя простить.

— Не согласен. Я думаю, это он понимал. Но даже если и нет — ты не соглашаешься теперь поехать из-за того, что не можешь себя простить? Это же мазохизм! Самобичевание.

— Зато все остальные так страстно жаждут меня простить! Лишь бы я казалась довольной и счастливой.

Дэн бросил на неё сердитый взгляд:

— Не можешь же ты думать, что испытывать беспокойство о тебе — это что-то вроде дьявольского искушения? Абсурд какой-то.

— Дэн, я же не знаю… — Она быстро поправилась: — Я понимаю, ты ко мне очень добр… — Последовал короткий, осторожный вздох. Дух загнан в угол. Но не сломлен.

— Это что, опять твоё старое — «подумалось, что так будет правильно»?

Она медлила с ответом и ответила не совсем прямо:

— Когда я проснулась сегодня утром, мне было совершенно ясно, что я никоим образом не могу поехать.

Дэн ещё раньше заметил, что, когда Джейн загоняют в угол, она бессознательно (в противоположность сознательной насмешливости) укрывается за типичными клише среднего класса, что в обычных условиях ей совершенно несвойственно; возникают типичные усилители значения, это «никоим образом»; и, разумеется, типично английское стремление укрыться, избежать той откровенности, которая у любого другого народа принята в обыденных разговорах между близко знакомыми людьми. Но, подумал он, может, это — просто как дождь, который хлещет в ветровое стекло; и неожиданно для себя самого вдруг вспомнил четверостишие начала шестнадцатого века, которое так полюбилось Генриху VIII:

• О, ветер западный, когда ж подуешь ты
• и лёгкий дождь прольёшь вниз из небес купели?
• О Боже, если б воплотить мои мечты,
• и милую обнять, и быть в своей постели!

Ни в первом, ни в третьем лице, каким он теперь тоже был, Дэн вовсе не мечтал снова обнять Джейн, во всяком случае, в том смысле, в каком старый сладострастник Генрих VIII мог это себе вообразить; но так же, как определённая погода всегда заставляла его уходить в воображаемое, этот психологический кокон из туч и дождя, эти условности, традиционность речи, реакций и восприятий, отвергая живущую внутри тебя панораму, заставляли эту панораму вообразить, приглашали её исследовать; даже в самом простом обмене самыми простыми репликами возникало некое неизвестное число, загадка, тайна. И как ребёнком он смутно понимал, что кокон такой вот зимней погоды был неизбежен и необходим, так и сейчас, подумал он, была неизбежна и необходима эта непрозрачность теперешнего поведения; оно тоже всё время требовало от своих жертв веры в присущую ему плодородность, требовало делать ставку на то, что из кокона вылупится красавица бабочка, что ясная погода ждёт впереди.

А в реальном настоящем он протянул руку и коснулся рукава её пальто.

— Я ведь только предлагаю сделать совсем маленький шаг — выйти на солнце. Для разнообразия.

Джейн улыбнулась, но лицо её было печальным.

— Ну, скажу я тебе, в такую погоду…

— Обещай мне хотя бы обсудить это сегодня с Роз, ладно? Если она побелеет от ужаса, я признаю своё поражение.

Губы её ещё хранили улыбку; она помолчала, колеблясь, потом кивнула, на время сдавая позиции:

— Хорошо. Обещаю.

Дэн понял: больше всего на свете ей хотелось бы запереть свой отказ в сейф, чтобы навсегда закрыть к нему доступ; но она снова оказалась в плену условностей, требовавших оставить хоть малую возможность выбора.