Дэниел Мартин

— Наблюдаете птиц?

Дэн опустил бинокль.

— Да. Впрочем, тут я не вполне в своей стихии.

Старый учёный указал тростью на небольшую стайку птиц вдалеке.

— Вот там — Chenalopex aegyptiacus — египетский гусь.

— Я как раз их и рассматривал. — Дэн улыбнулся профессору. — Так вы ещё и орнитолог?

Старик протестующе поднял руку:

— Пришлось выучить названия — это связано с моей работой. Иногда этими птицами уплачивали дань.

— В Карнаке мы видели замечательную птицу. Зелёную. Пчелоед?

— Пчело… Ах да, Bienenfresser. Зелёный, как попугай? Это Merops superciliosus. — Он пожал плечами, как бы сознавая, что латинское название здесь — излишний педантизм. — Ими тоже уплачивали дань. Из-за перьев. Во всяком случае, мы так полагаем. Этот иероглиф вызывает споры. — Потом продолжал: — А знаете, египтяне оказали этой птице великую честь. Они сделали её символом самого главного понятия в любом языке. Души. Духа.

— Я и не подозревал.

До этого момента Джейн лежала в шезлонге, в нескольких шагах от них, читала биографию Китченера. Теперь она подошла к ним. Профессор приподнял панаму.

Дэн сказал:

— Всё. Больше я не позволю смеяться над моей любовью к птицам. Профессор Кирнбергер только что со всей убедительностью доказал, что она вполне оправданна. — И он передал ей то, о чём рассказывал профессор. Джейн склонила голову в шутливом раскаянии и обратилась к учёному:

— Хочу задать вам гораздо более банальный вопрос, профессор. Что за растение они выращивают вдоль берега реки? — Она указала назад, за палубу, на ближний к судну берег Нила, до самой воды испещрённый небольшими участками яркой зелени.

— Это — барсим. Вроде зимнего клевера. Для скота.

— Наверное, они веками выращивают одно и то же?

— Ничего подобного. Не меняются только методы.

Официант принёс кофе, и они уговорили старика посидеть с ними. Он сел на краешек стула, выпрямив спину, сложив руки на набалдашнике трости. То и дело он наклонял голову — отвечал на приветствия кого-нибудь из членов своей группы, проходивших мимо. Когда они садились за столик, Джейн улыбнулась профессору.

— Как вы думаете, это своенравие — считать, что феллахи не менее интересны, чем храмы?

Профессор замешкался с ответом, как это порой бывало ему свойственно, будто сначала составлял в уме английскую фразу, потом заговорил. В глазах его зажёгся огонёк.

— Мадам, я подозреваю, что вы знаете — женщины более всего привлекательны, когда своенравны. — Увядшая кожа у его глаз собралась тонкими морщинками. — Так что, пожалуй, я не стану говорить, что это не своенравие. — Он бросил взгляд в сторону берега. — Мы обычно тратили всё наше время, раскапывая прошлое. — Он снова посмотрел на Джейн и Дэна и улыбнулся. — А нас всюду окружало живое прошлое. Сейчас ситуация меняется. Наши коллеги-антропологи делают всё новые и новые открытия.

И он принялся рассказывать им о феллахах, а они слегка подыгрывали ему, не признаваясь, что какие-то вещи им известны из купленной Джейн брошюрки. «Феллах» происходит от слова «фаллаха» — возделывать землю. Существуют деревни и коптские, и мусульманские, чаще всего — но вовсе не всегда — раздельные. Проклятием истории феллахов было отсутствие сельских земельных собственников: крестьян эксплуатировали живущие где-то далеко крупные землевладельцы, веками полагавшиеся на безжалостную касту надсмотрщиков. Но после того, как Насер начал земельные реформы, положение стало быстро меняться. Дэн и Джейн не должны быть введены в заблуждение видимым спокойствием, которое они могут здесь наблюдать: между кланами существует кровная месть, яростное соперничество, очень часто крадут скот. Оружие под запретом, но оно есть практически в каждом доме; женская честь — предмет яростных стычек. История Ромео и Джульетты на феллахский манер разыгрывается чуть ли не каждый день, сказал герр Кирнбергер.

Джейн спросила, сочувствуют ли феллахи социалистическим тенденциям в политике Египта. Старик покачал головой:

— Это вне пределов их понимания. Каир столь же далёк от них, как Лондон или Берлин. Они такие древние, они были свидетелями возникновения и ухода стольких, так сказать, сверхцивилизаций, со всеми свойственными им жестокостями, ложью, заманчивыми обетами. Всё, что остаётся феллахам, — это земля и река. Это всё, что их интересует. Социализм для них просто ещё одна разновидность чужой культуры. Может, хорошей, а может — плохой. Полковник Насер вернул им часть их земли. Это хорошо. Но ведь он построил Асуанскую плотину, что означает, что их поля больше не будут каждый год удобряться речным илом. Это очень плохо. Зачем им гидроэлектростанция? Они ждут: поживём — увидим. Да? И так — с начала и, думаю, до скончания времён. — Он снова устремил взгляд на берег. — Они меня восхищают. Несмотря на все их недостатки. Мужественные люди.