Дэниел Мартин

— Всем нам приходилось чувствовать такое, Джейн. — Дэн помолчал. — И поступать так же.

— Но не с таким постоянством. — Он ничего не ответил, и мгновение спустя она бросила вызов его нежеланию комментировать сказанное: — Ты по-прежнему считаешь, что это решение неправильное?

— Ну, моя дорогая, это же тебе решать. Если ты чувствуешь, что… Ну этот твой замечательный инстинкт.

— И всё же?

Он произнёс себе под нос:

— Шато-лафит в жестяной кружке?

— Это несправедливо по отношению к жестяной кружке. И невероятно преувеличивает качество наливаемого в неё вина.

Дэн пристально глядел за реку, на укрытый тенью дальний берег.

— Не понимаю, каково в этой жизни предназначение людей вроде нас, Джейн. Как должны мы прожить свой век, если он предоставляет нам лишь две возможности: чувствовать себя либо обделёнными, либо виноватыми. Притворяться либо либералами, либо слепыми. Мне кажется, что и то и другое не позволяет нам прожить жизнь так, как предназначено. Я думаю, если бы у меня был второй ребёнок, я стал бы молиться, чтобы он вырос не вполне нормальным.

— Ты говоришь страшные вещи.

— В нашем мире, где думать о будущем становится всё страшнее с каждым днём? — Она бросила на него скептический взгляд. — Ну да, разумеется. Я путешествую. Пишу. Встречаюсь со звёздами кино. Я счастливчик. — И добавил: — Последний пережиток прошлого.

В голосе его звучала ирония, почти горечь, и то, что Джейн медлила с ответом, только подчёркивало его горький тон.

— В таком случае это некая форма привилегированного пессимизма.

— Форма привилегированного бессилия.

— Это не так уж очевидно, Дэн. Мне думается, большинство ни о чём не подозревающих чужаков сказали бы, что ты обладаешь почти непоколебимой уравновешенностью.

— Что на самом деле — просто мёртвый груз инертности.

— Которая способна рождать на свет вполне грамотные сценарии. Виденные миллионами зрителей.

— И забытые ими. На следующий же день.

— Ты капризничаешь.

Он улыбнулся, полупризнавая справедливость упрёка.

— Не так уж трудно человеку, никогда не идущему на риск, казаться уравновешенным.

— Но ведь чтобы казаться, тоже нужны какие-то усилия? Даже и смелость какая-то, как мне представляется.

— Да нет, не думаю. Это просто облегчает каждодневное существование. В неуравновешенном мире это не может быть ничем иным, кроме капитуляции.

Джейн как будто задумалась над сказанным, потом сменила тему.

— Уже много лет я знаю тебя по рассказам Каро. Смотрю её глазами.

— Получается — никудышный отец.

Она мягко возразила:

— Просто трудный.

— Все эти зеркала и маски в моей комнате в студенческие годы… Думаю, они почти точная характеристика.

— Жаль, ты не испробовал другую возможность. Жить в окружении уставленных книгами стен. И умов.

Теперь оба смотрели на плывущую по реке торговую фелюгу. Она медленно двигалась вниз по течению у подножия песчаных утёсов противоположного берега. Дэн украдкой взглянул на лицо Джейн. В нём одновременно виделись и решимость, и спокойствие, погружённость в собственные мысли; он не мог догадаться, о чём она думает, но чувствовал, что ощущение восстановившегося былого взаимопонимания его не обманывает, и знал, что она не может совсем не ощущать того же… что они снова вместе сидят на берегу той далёкой, навсегда канувшей в прошлое реки. Навсегда разделённые и всё же — навсегда близкие. Ему вспомнилась вчерашняя, обведённая кружком фраза из наброска к сценарию. Их правда крылась в молчании, а не в молчании других голосов, в молчании о том, в чём они только что признались друг другу. Он понимал, что надо бы заговорить, он был готов броситься как в омут головой: необходимо выразить это словами… она должна это почувствовать… должна знать… Но что-то роковым образом удерживало его. Сомнение в ней, сомнение в себе, боязнь быть отвергнутым, боязнь ответного чувства. Вдруг она подняла голову, чуть придвинула к нему лицо:

— Ну вот, взял да испортил мне сегодняшнее доброе дело.

Хорошо, что он не заговорил!

— Какое это?

— Хотелось весь день не портить тебе настроение.

— Не люблю последние дни перед отъездом.

— Но ты же вернёшься, когда…

— Сомневаюсь. Да и всё равно мне будет недоставать моей идеальной спутницы.

Она опять улыбнулась, будто столь лестная оценка в реальности была такой же необоснованной, как и его самоуничижение; взглянула на часики — раз, потом ещё раз: он отметил это, отстранённо анализируя её поведение, — и использовала его комплимент, чтобы доказать своё земное несовершенство: