Дэниел Мартин

За всеми её грехами, ложными догмами, одержимостью, уклончивостью крылось, как крылось и прежде, глубокое и вовсе не интеллектуальное чувство естественной ориентации, подобное тому расплывчатому понятию, какое марксисты именуют совокупностью, целостным осознанием сути и феномена одновременно… загадочное чувство, которое он всегда воспринимал как ощущение того, что правильно. Но он воспринимал это чувство как нечто статичное и неизменное, возможно даже, осознанное, хотя и скрытое; на самом же деле оно всегда было живым, подвижным, меняющимся и трепещущим, даже способным резко изменить направление, как магнитная стрелка… оно так легко может быть искажено, отброшено за пределы истины воздействием ума, эмоций, обстоятельств, среды. И оно вовсе не означает, что Джейн способна смотреть глубже. В каком-то смысле это чувство должно ограничивать и затуманивать рациональное видение, провоцируя бесчисленные погрешности фактического выбора. Если следовать его подсказке, оно неминуемо приводит к конфликту с природой, с наименее тяжкими сторонами общественной жизни; а если противиться — порождает тревогу, шизофрению. Джейн просто чувствует глубже и постоянно теряется при необходимости сознательно выбрать путь, потому что в глубине её подсознания живёт неумолимое ощущение того, какой путь правилен. Человечество может полагать, что существуют два полюса; однако в географическом пространстве человеческого мозга, целостного человеческого «я» существует лишь один полюс, как моральный, так и магнитный, пусть даже расположен он в такой далёкой арктической области, где никакой реальный мозг существовать не может.

Порыв ветра тряхнул сухой куст чертополоха, стоявший между ними и собакой, и, будто ветер принёс с собой более сильный запах, сука как-то боком отскочила ещё ярдов на двадцать назад, но снова остановилась, следя за людьми: двое двуногих превратились в одно, застыли в какой-нибудь сотне ярдов от неё. Наконец Джейн смогла выговорить:

— О, Дэн!

Он снова поцеловал её в голову.

— Это пройдёт. Пройдёт.

Она всё ещё прятала лицо у него на груди, долго молчала. Потом снова послышался судорожный вздох, теперь, похоже, от отвращения к себе.

— Ты должен меня просто возненавидеть.

— Это тоже был бы симптом.

— Не понимаю, как ты меня терпишь.

— Ты меня смешишь.

— Как последняя невротичка.

— Не представляю, что говорит тебе это место. Что оно на самом деле для тебя означает.

— Оно вызывает такое чувство безнадёжности. И эти щенята.

Дэн крепче прижал её к себе.

— Тогда зачем ты бежишь от тепла? — Она покачала головой, не поднимая лица, мол, она сама не знает. — Это всё наш идиотский одномерный век, Джейн. Всё узурпировано светом дня… все наши инстинкты, всё, чего мы сами в себе не понимаем. А ведь в нас столько же животного, сколько в этом несчастном создании, что сейчас наблюдает за нами. — Он теснее прижал её голову к своей груди. — Сегодня ночью было так по-настоящему. Потом. Когда я просто обнял тебя. Когда ты просто была рядом.

Джейн шевельнулась, подняла руку к лицу. В последний раз тихонько всхлипнула. Дэн спросил:

— А ты разве чувствовала не то же самое?

— Конечно.

— Тогда почему сбежала?

— Потому что почувствовала, что совершила что-то ужасное. Не понимала ни где я, ни кто мы. Ни как такое могло случиться. — Она вздохнула. — Сумасшествие какое-то. Слепота. Неспособность видеть реальную ситуацию.

— Кроме той, какую только что ощущала.

Джейн чуть отстранилась, хотя лицо её по-прежнему пряталось на его груди, а он по-прежнему её обнимал; она как бы всё ещё его отвергала… а может быть, теперь уже не его, а любые его утешения.

Она опять вздохнула, но вздох был более банальным — извиняющимся:

— Я, кажется, забыла взять платок.

Дэн отпустил её и сделал самый старый мужской жест на свете. Она не поднимала на него глаз, однако минуту спустя повернула голову и через плечо глянула назад, на собаку.

— Почему она вот так бросила своих щенят?

— А почему ты всегда спешишь с выводами? — Он взял её за плечи и повернул в ту сторону, где всё ещё стояла сука; потом снова прижал к себе и сказал ей на ухо: — Дело не в том, что она не любит своих щенков, Джейн. Это хорошо известная уловка. Биологи называют это отвлекающим поведением. Птицы тоже так себя ведут. Мать предлагает сделку. Мы можем погнаться за ней, даже убить, если не тронем её малышей. Потому она и стоит там, где её не достать из ружья. Чтобы отвлечь от норы.