Дэниел Мартин

— Ну а ты-то с чего паникуешь?

Она произнесла это тоном, в котором странно смешались робость и агрессивность. Но меня это растрогало — так чётко здесь отразилась та пропасть, что пролегла между нами. Я вспомнил сдержанную нетерпимость Дженни по тому же поводу. Разница в возрасте между ними была всего около трёх лет, но Дженни — девочка гораздо более умная и самостоятельная, чем Каро; мне показалось, я почти понял, что могло бы подвигнуть отца и дочь на совершение инцеста… необходимость исторгнуть невысказанное из сказанного, добиться простоты, заменив ею затмевающую понимание сложность.

— Об этом мы поговорим в другой день… или ночь. — По выражению её лица я понял, она считает — её водят за нос. — Каро, Дженни гораздо опытнее тебя. У неё выработалось что-то вроде… брони, что ли? Мне не хочется, чтобы тебе причинили боль. Воспользовались тобой. Только и всего.

Кажется, мы с ней зашли в тупик. Каро принципиально не желала ничего знать о Фрейде, кстати, с классической трагедией она тоже не была знакома. Я вполне мог себе представить, зная, как ограничен её культурный мир и какой всепоглощающей манией стало в Англии телевидение, что к Барни влечёт её гораздо более земной интерес. Его имя звучало с экрана, он стал как бы членом каждой английской семьи; и точно так же, как, играя на публику перед телекамерой, он надевал маску либерального интеллектуала, перед Каро он разыгрывал роль трагического Паяца: я догадывался, что делал он это вполне убедительно. Для него это была бы просто детская игра — представиться обаятельным и в то же время ранимым этой наивной девочке, которая к тому же наверняка чувствовала себя не в своей тарелке и нуждалась в поддержке. Если моя собственная история болезни отличалась меньшим количеством пятен, то лишь потому, что Дженни хватало не только скептицизма, но и решимости этот скептицизм проявить, как только рыдания становились слишком громкими.

— Ты ему скажешь, что мы поговорили?

— А как иначе?

И снова — молчание. Я-то молчал, пытаясь задушить в зародыше вопросы, которые невозможно было задать: каков он в постели? а ты его сюда приводила? кто ещё об этом знает?.. Каро достаточно хороша собой, чтобы его влекло к ней физически, но в газете работали десятки таких же хорошеньких девиц, обладающих ещё и другими качествами и благодаря им более привлекательных вне постели, чем Каро, — по крайней мере для мужчин вроде Барни. Я злился всё больше, настолько, что уже готов был схватить телефонную трубку и сию же минуту сказать этому подонку всё, что я о нём думаю. Кончилось тем, что я пошёл и налил себе ещё виски. Мне хотелось обнять дочь, прижать к себе; но я подумал — получится нехорошо, фальшиво.

— Почему ты решила мне рассказать, Каро? — Она, опустив глаза, рассматривала камин и ничего не отвечала. — Ты ведь могла по-прежнему держать это всё в тайне.

— И не беспокоить тебя?

— Удар ниже пояса.

— Извини.

— Тогда объясни. — Она всё молчала. — Ты хочешь, чтобы я что-нибудь сделал?

— Может, просто постарался бы понять.

— И дал бы своё благословение?

Она отвернулась.

— Почему Дженни Макнил тебя любит?

Тут я почувствовал, что бумеранг возвращается и вот-вот ударит.

— «Любит» — вряд ли подходящее слово.

— Ну употреби любое слово, какое найдёшь подходящим.

— Чтобы ты могла его употребить в ответ? — Это прозвучало слишком резко, и я поспешил продолжить: — Она просто была выбита из колеи тем, что увидела в Лос-Анджелесе. Одинока. А опыта с молодыми людьми ей вполне хватало. — Я помолчал и добавил: — Они не все похожи на Ричарда, знаешь ли.

— Это я могу себе представить.

— Я вовсе не сержусь, Каро. Только бы ты была счастлива.

— Была. До сегодняшнего дня.

— У меня это пройдёт. Прояви хоть чуточку снисходительности.

Она кивнула, повернулась и присела на ручку кресла.

— Мне надо сказать тебе ещё кое-что.

— Что такое?

— Я сегодня полдня потратила на поиски квартиры. Кажется, нашла подходящую. Не очень дорогую.

Вот теперь мне очень захотелось на неё обозлиться; я пожалел, что я не американский еврей и не какой-нибудь папаша из рабочих, что я запутался в паутине непереносимых условностей английского среднего класса, запрещающих проявлять и тем более высказывать то, что на самом деле чувствуешь. Я понял, что меня собираются взять как препятствие, на полном ходу… или пиши пропало.

— Но ведь я собираюсь уехать в Торнкум, как только смогу.