Дэниел Мартин

Это явно позабавило Энтони.

— Надо бы тебе как-нибудь отобедать за одним из наших «высоких столов»¹⁴⁸.

— Ну, это уже профессиональные деформации. Вовсе не одно и то же.

— Менее опасные, чем деформации семейные? А что, по-твоему, больший грех — изменить человеку или изменить человека?

Дэн развёл руками:

— Ну, мой милый, таковы правила игры. Я в своё время отказался играть по правилам, не позволил Нэлл изменить меня… Поэтому мы и разошлись. Ты это не хуже меня знаешь.

— Ну хорошо. А если бы ты попытался сохранить семью, позволив Нэлл руководить твоими поступками, ты чувствовал бы себя счастливее?

— Господи, да как же я могу на это ответить?

— Сказав, что не перестаёшь жалеть о том, что ваш брак распался.

Дэн опустил глаза, пристально разглядывая свой бокал.

— Если я и не жалел об этом, то лишь потому, что генетически не могу быть верен одной-единственной женщине.

— Ну а я, пользуясь твоей терминологией, генетически не могу не быть верен одной-единственной женщине. Так ли уж велика разница между нами? Ты по крайней мере честно отдавал себя каждой из них.

Дэну припомнилась давняя шутка об Оксфорде: говорили, что самым типичным из оксфордских профессоров был Льюис Кэрролл¹⁴⁹. Полностью скрыть ощущение, что их разговор близок к абсурду, ему не удалось.

— Энтони, послушай, у меня было меньше часа, чтобы снова познакомиться с Джейн. Разумеется, она изменилась, это видно. Но она вовсе не производит впечатление человека, личность которого деформирована. И я знаю о ней от Каро. Девочка ею восхищается. Я представляю, что всё это значит для тебя, как велик соблазн строго себя судить и… — Дэн почувствовал, что вот-вот сорвётся, и взял себя в руки. — Ты понимаешь, что я хочу сказать.

— Параноидальный бред умирающего?

— Вовсе нет. Но ведь можно переборщить и с принципиальностью?

В комнате повисло молчание. Исхудалое лицо замкнулось в иррациональном упрямстве, чуть ли не в раздражении, в нежелании отказаться от давно вынашиваемых сомнений.

— А ты женился бы на Джейн, если бы я всё поломал с самого начала?

— На этот вопрос невозможно ответить. Ты и сам это знаешь.

— Но ведь ты был в неё влюблён?

— Меня влекло к ней. Как влекло потом ко многим женщинам. — Глаза Энтони пристально наблюдали за ним, слишком пристально, чтобы Дэн мог чувствовать себя спокойно; он потупился и пожал плечами. — Я не Казанова, Энтони, но был близок со многими. Я и в самом деле испытываю непреодолимую тягу к непостоянству. — Но Энтони всё молчал, и Дэну пришлось приподнять бокал и спросить: — Можно, я налью себе ещё?

— Пожалуйста.

Дэн прошёл к столику, где стояла бутылка хереса.

— И потом, ведь была же Нэлл, — сказал он.

— А сейчас? Есть кто-нибудь?

— Да. — Дэн обернулся, усмехнувшись с грустной иронией. — Совсем молодая. В дочки мне годится.

— Меня тут считают ужасно добропорядочным. Ни одной студентки не совратил. — Дэн улыбнулся, а Энтони продолжал: — И что же, ты не чувствуешь никакой ответственности перед ней?

— А как же. Я даже объяснил ей, что я такое на самом деле.

— Тогда ты оказался гораздо честнее и порядочнее, чем я.

Дверь отворилась: в проёме появилась молоденькая сестра. Она не произнесла ни слова, только притворно-строго взглянула на Энтони, о чём-то предупреждая. Он сказал: «Нет, ещё не пора». Она с готовностью кивнула и скрылась за дверью.

— Ты уверен…

— Да нет, нет. Просто девочка проявляет заботу.

С бокалом в руке Дэн подошёл к стеклянной двери и выглянул наружу: так он был рядом с Энтони, но лишь вполоборота к нему. Проехал автомобиль, потом — два студента на велосипедах; улица внизу полнилась туманом; вверху тянулись крыши Оксфорда — города, казалось, на века отставшего от того, другого, недавно покинутого Дэном в далёкой Калифорнии. Опять ему подумалось о Дженни, о том, насколько приятнее было бы поужинать сегодня с ней, а не с Джейн, поджидавшей его в холле; вернуться в настоящее, а не застревать в несказуемом прошлом. Он чувствовал какое-то психологическое удушье, клаустрофобию от этой замкнутой университетской жизни, гнёт чего-то невыразимого, что за всей этой умудрённостью и интеллектуальностью оставалось вечно незрелым, подростковым, бледным и хилым, словно растение, лишённое света, и в то же время защищённым множеством привилегий, укрытым от трудностей реальной жизни, от мира вне оксфордских стен. То же можно было отнести и ко всей Англии в целом.

---

148 «Высокий стол» — стол для профессоров и членов совета в столовой колледжа; обычно помещается на небольшом возвышении.

149 Льюис Кэрролл — литературный псевдоним писателя-«абсурдиста» Ч. Л. Джонсона, профессора математики в Оксфорде, преподававшего там с 1855 по 1881 г., автора книг «Алиса в Зазеркалье», «Алиса в Стране чудес» и др.